— Не брошу. Но только если ты мне кое-что пообещаешь.
— И… что же это? — Вельмина пару раз хлопнула пушистыми ресницами.
Даже избитая, с кровоподтеком на скуле и опухшими губами она казалась прекрасной.
— Я не брошу тебя в лесу, если ты пообещаешь выйти за меня замуж, — строго сказал Итан.
Это было жестоко, но лучше так — огорошить, встряхнуть. Она не должна думать о том, что жизнь закончилась. Пусть теперь займет свои мысли тем, что в будущем у нее будет муж.
— Но… — пролепетала она и умолкла.
— Тебе решать, — он выдавил улыбку, — или остаешься в лесу, или я дотащу тебя до жилья и поставлю на ноги. Но потом ты будешь моей.
— Да зачем я тебе? — Вельмина горестно покачала головой, — посмотри на меня!
— Смотрю, — беспечно сказал Итан, — и пока что мне все нравится. Так что ты выберешь?
Она молчала долго, Итан даже забеспокоился — а не предпочтет ли его воробьишка смерть в лесу и в одиночестве перспективе выполнять супружеский долг?
Но Вельмина подняла глаза — они у нее были совершенно больные и несчастные — и сказала:
— Хорошо. Хоть это и нечестно. Но, знаешь… ты всегда был благороден со мной. Единственное, о чем я попрошу — дай мне немного времени. Я попробую забыть, каково все это…
«А потом мне придется тебе показывать, что все вовсе не так ужасно, как ты запомнила».
Но вслух он сказал:
— Договорились. После того, как мы доберемся до Кентейта, у тебя будет время, чтобы приготовиться. Но смотри — больше никаких глупостей. Никаких попыток тихо утонуть или сорваться с обрыва. Ты обещала выйти за меня замуж, Вельмина, а обещания надо выполнять.
И, казалось бы, все было неплохо. Пока.
Но дальше он понес ее на руках, а к вечеру Вельмина буквально пылала и перестала осознавать, где находится. Ей чудилось, что она все ещё заперта, и что каждый вечер за ней приходят, чтобы надругаться. А Итан слушал ее беспомощный шепот, скрежетал зубами и думал о том, что те четверо отделались слишком легко. Надо было — как порой поступала Лессия — доставать из них, еще живых, внутренности, и развешивать по стенам. Ну или что-нибудь подобное.
«Если она умрет, — мысленно повторил Итан, обращаясь к Богам, — я вернусь в Аривьен. И тогда там не останется никого живого. Только пепел».
…Ночью он укутал ее одеялом, которое позаимствовал в охотничьем домике, пробовал напоить — но Вельмина не приходила в себя, и большая часть воды пролилась в траву. Итан уложил Вельмину, сам улегся рядом, прижимая ее к себе, думая о том, что он должен впитать болезнь. А с рассветом он снова взвалил ее на плечи и пошел дальше. По его подсчетам, идти осталось не так и долго: лесная перемычка между Аривьеном и Кентейтом не была слишком широкой. По идее, пара дней, если не заблудиться.
На очередном привале Итан решил, что ему незачем тащить на себе ещё и тяжелое платье Вельмины. Поэтому он, не раздумывая особо, обрезал ножом юбки. И только потом сообразил, что Вельмине не оставили нижнего белья — на ней была лишь коротенькая нижняя рубашка, позволяющая беспрепятственно рассматривать синяки и царапины на бедрах. На бедрах, которые он хотел бы покрыть поцелуями. Итан в очередной раз подумал, что те четверо слишком легко отделались, обмотал Вельмину ниже пояса одеялом и снова взвалил ее на плечи. Все эти черные, с прозеленью, метки он сотрет. Ничего не останется. И Вельмина не будет кричать от страха — разве что от удовольствия.
Он не боялся заблудиться. Откуда-то жило в нем ощущение верного направления.
Куда больше Итан боялся, что его сил не хватит, чтобы дойти. Да, он был крепче многих людей — но и его силы не были бесконечными.
— Пожалуйста, потерпи, — шептал он, уже не понимая, кому — то ли Вельмине, то ли самому себе, — потерпи, все будет хорошо.
И не был в этом уверен, потому что грудную лихорадку так просто не вылечишь. А где в глуши найти лекаря? Нигде, конечно. Силы стремительно заканчивались. Он убеждал себя в том, что надо идти быстрее, а сам понимал, что на самом деле движется медленнее, чем вчера. Он заставлял себя бережно придерживать Вельмину, перебросив ее на плечи — а руки-то дрожали от напряжения, и пальцы то и дело сводило судорогой. Вокруг же — только лес, лес, и ещё раз лес. Сосны с ровными стволами, высокие, торчат из земли частоколом. Муравейники по пояс высотой. Временами кусты, колючие, противно цепляются к штанам…
Надо было торопиться. С каждым часом шансы на спасение таяли — как мед в кипятке. И поэтому, когда лес изрядно поредел, а впереди, в мутных сумерках, замаячила темная стена кособокой избы, Итан от всего сердца поблагодарил всех Богов.
Дом, к которому он вышел, потемневший от времени сруб, крытый тростником, был старательно огорожен плетнем из явно собранного сухостоя. Тут же залилась басовитым лаем привязанная собака — огромный мохнатый волкодав. Итан толкнул ногой калитку и вошел. Собак он не боялся, наоборот, собаки всегда боялись его, как только понимали, что пахнет он не совсем как человек.
— Эй, — крикнул он, — открывайте!
Волкодав, наконец сообразив, что с гостем что-то не так, озадаченно примолк.
Итан шагнул на крыльцо.
— Кто-нибудь здесь есть?
И услышал, как провернулась по ту сторону хилой двери щеколда.
— Иду, иду, чего раскричался, милок? — продребезжало старческое.
Дверь отворилась, и в щель высунулась старушка в сером мешковатом платье и чепце. В руке — на удивление — она держала новенькую алхимическую лампу.
— Это что такое? — она смерила Итана подозрительным, но отнюдь не удивленным и не испуганным взглядом.
— Моя жена… заболела, — отчего-то смутившись, пробормотал он, — что-то нужно делать…
Старушка была низенькой и крепкого телосложения. Ее длинный нос смешно шевелился, словно принюхиваясь. Глаза казались совершенно черными. И больше всего походила она на мышь в чепце.
— Вижу, — она покачала головой, — эх, горячие головы. Проглядел свою женушку-то… Ну, заноси, буду смотреть, чем тут можно помочь. Э, погоди. А платить у тебя есть чем?
— Ничего у меня нет, — через силу ответил Итан, — сейчас нет. Но я могу…
— Конечно, можешь, милок, — старушка хитро улыбнулась, — дрова колоть, крышу поправить, воду носить. У меня помощников добровольных нет. Лесную ведьму не очень-то жалуют в деревне.
***
Внутри было довольно уютно и чисто. Сруб оказался разгорожен на две части, и вход на вторую половину оказался аккуратно завешенным пестрым вязаным ковриком. У перегородки и у бревенчатой стены стояли две пустые кровати, бережно застланные такими же вязаными ковриками. Единственное окно, затянутое пузырем, слепо глядело в наступающую ночь.
— Ну, клади свою жену на кровать, — решительно скомандовала старушка.
