Я почти смирилась с тем, что больше никогда его не увижу, мысленно простилась с другом перед закрытыми дверями его спальни и вытеснила воспоминания о далеком прошлом. Но вот он опять рядом, как напоминание о моей непосильной мрачной тайне. Его присутствие раздражало. И это чувство вытесняло все недавно пережитые страхи. Я злилась на то, что Шейн вновь ворвался в мою жизнь, и не подозревая об этом заставлял меня ненавидеть саму себя за лживость.
И не зная о том, что разрывает меня изнутри, он придал свой собственный смысл моему угрюмому взгляду.
— Если ты веришь, что ведьмы помогут, то мы пойдем к ним, — миролюбиво произнес друг, осторожно вытащив блокнот из моих рук.
Я крепко сжала челюсти, ощущая горечь в горле. Если бы Шейн знал кому он собирается помочь, то я бы не донесла Эспера до болот живым.
❊ ❊ ❊
К утру шестого дня мы окончательно выбились из сил.
На кануне ночью нас нагнал грозовой ливень, не стихающий до самого рассвета. Но даже когда беспощадная стихия умерила свой пыл, о ее свирепом характере все еще напоминали свинцовые тучи, угрюмо нависающие над нашими головами и угрожающие в любой момент вновь обрушиться проливным дождем.
Я значительно отстала от друзей и с трудом передвигала ноги. Стопы изнывали от мозолей, а каждый шаг отзывался острой болью в горящих мышцах. Грязевая река, в которую за ночь превратилась дорога, только усложняла путь, замедляя и отнимая последние силы. Я всё чаще поскальзывалась и с неохотой поднималась на ноги, подгоняя себя лишь мечтами о сухом крове и теплой еде.
Наши запасы значительно истощились и последние два дня Шеонна заставляла нас грызть невероятно горькие стебли. Сколько бы я не кривилась и плевалась, стоило дожевать один стебель, приложив к этому всю силу воли, как девушка тут же подсовывала новый.
Обходя по краю дороги темную лужу, я в очередной раз оступилась и, потеряв равновесие, неловко осела в вязкую грязь.
И в этот самый момент хмурый лес перед глазами померк, уступив место ясному, солнечному дню, наполненному жгучей болью.
Впереди насколько хватало глаз простиралось бескрайнее зеленое поле, испещренное глубокими котловинами, будто изъеденное оспой лицо старика. Было время, когда тамиру, как и все живые существа Дархэльма, — начиная от мудрых ведьм и заканчивая безмозглыми полевыми мышами, — с благоговейным ужасом обходил стороной эту израненную землю. Но сегодня, сейчас, всё было иначе. Его мир рушился, и про́клятые останки мертвого города были единственным шансом — единственным кратчайшим путем.
Черный волк стремительно мчался вперед, рассекая грудью высокую траву. Изредка на пути вырастали насыпи камней или обрушенные почти до основания стены, поросшие мхом и увитые диким плющом. Тамиру ловко перемахивал над препятствиями, ненавидя каждую потерянную при этом секунду.
Тяжелая от устали поступь оставляла на молодой траве темно-алые следы. Зверь не жалел собственных лап, стертых об острые осколки камней и древних костей, не обращал внимание на огонь, пылающий в истерзанных легких, и на кровь из прокушенного языка, залившую пасть. Он не сбавил темпа даже когда, запутавшись в собственных лапах, кубарем скатился на дно котловины, но тут же вскочил и прихрамывая бросился к горизонту, навстречу медленно растущей горной гряде.
Тамиру не ощущал собственной боли, полностью утонув в агонии, которая пожирала десятилетнего мальчика. Судорога сводила тело ребенка и его разум всё чаще уносился прочь от зверя и матери, сидящей у кровати. Её изумрудные, полные беспомощных слез и отчаяния, глаза изредка появлялись перед взором волка, но он отбрасывал это видение прочь и из последних сил ускорял бег.
Не разбирая дороги, он рвался вперед, мечтая в последний раз уткнуться мокрым носом в мягкую детскую ладонь.
Сила, когда-то дарованная мальчику Болотами, теперь выжигала его изнутри, обращая внутренности в пепел. Тамиру тянулся к ребенку, стремился облегчить страдания и вобрать в себя его боль — всю до последней капли. Но казалось, будто он безуспешно черпал из бездонной чаши — агония не ослабевала, и мальчик отчаянно тонул в ней, теряя связь с окружающим миром. Он больше не чувствовал прикосновения материнских рук, не мог дотянуться до разума тамиру и всё что у него осталось в последние минуты — это одиночество, страх и невыносимая боль.
Внезапно всё стихло.
С последним вздохом ребенка воцарилась звенящая тишина.
Тамиру оступился, перелетел через каменный бортик разрушенного фонтана, грузно рухнул на твердые останки древней мостовой, подняв облако пыли, и больше не поднимался.
Уткнувшись носом в сухую землю, зверь жалобно заскулил. А над ним на фоне кристально-чистого голубого неба возвышалась черная Тень.
Щеку пронзила боль, и вместе с ней на меня обрушились оглушающее стрекотание птиц и скрип старых деревьев, в кронах которых бесновался ветер. Взгляд с трудом сфокусировался на Шейне, сидящем передо мной.
Я удивленно приложила ладонь к пылающей щеке.
— Прости, — спохватился Шейн, — но ты не реагировала, и мы не могли до тебя докричаться.
Шеонна тоже сидела рядом, встревоженно разглядывая мое лицо. В руках она держала пропитанную грязью тряпицу из которой выглядывала рыжая макушка Эспера. Мое сердце заныло от отчаяния, с примесью вины, — я снова была среди друзей, в безопасности под хмурым, но реальным небом, а тамиру оставался заперт в собственных воспоминания, наполненных болью и смертью. Совершенно один.
Я попыталась встать, но ноги неуклюже заскользили, и я вновь осела, не обращая внимания на мокрую грязь уже изрядно пропитавшую юбку. У меня не было сил бороться ни со своим изнемогающим от усталости телом, ни с размытой дорогой. Все, о чем я мечтала — распластаться по земле и, если повезет утонуть в этой липкой жиже. Может тогда я обрету блаженное спокойствие? На глаза навернулись горячие злые слезы. Я ненавидела себя за слабость, ненавидела безжалостную Тень и весь этот прокля́тый чужой мир, заставляющий нас с Эспером страдать.
Шейн молча притянул меня к себе. Я прижалась к его груди, и с болезненным криком выпустила на свободу все слезы, которые сдерживала с самого Перепутья.
— Все будет хорошо, — ободряюще произнесла Шеонна, проведя рукой по моим волосам. — Мы почти пришли.
❊ ❊ ❊
К моменту, когда солнце окрасило перья облаков в розово-бирюзовые оттенки, с гребня пологого холма открылся вид на возделанные поля, затопленные в низинах молочным туманом. По узким прокатанным колеям медленно ползли одинокие телеги, а редкие рабочие вязали мешки с урожаем или отдыхали в выкошенных проплешинах, прильнув к кожаным бурдюкам.
Мы вышли на ухабистую, припорошенную мелким гравием, дорогу. Спустя почти неделю, проведенную в глуши, наедине с дикой природой, оказалось очень неуютно вновь находиться среди людей. Они провожали нас любопытными взглядами и тихими шепотками, но быстро теряли интерес.
