Иларий, казалось, тоже слышал это, но для него в стенах комнаты звучал только назойливый щебет. Он замолчал и обернулся к окну. Птица смотрела на него любопытным взглядом, немного склонив голову на бок с таким видом, словно испытывала терпение Илария. Она не шевельнулась, даже когда мужчина громко затопал, двигаясь в её сторону, так сильно ему хотелось, чтобы хоть кто-нибудь слышал и боялся его. Но птица не испугалась: она только и делала, что продолжала беззаботно щебетать, даже когда мужчина схватил её и сдавил в своём тяжёлом кулаке. Почувствовав опасность, малиновка принялась щебетать громче и чаще, зовя на помощь, но её тонкий голосок ещё больше действовал мужчине на нервы. Он был готов окончательно сломать хрупкий позвоночник пташки, как вдруг холодная рука Аннабелль схватила его. Девушка из последних сил подтянулась и повисла на его свободной руке, без слов говоря: «отпусти». Если бы она произнесла это вслух, то в её тоне не было бы ни мольбы, ни приказа, и девушка молчала, отчасти надеясь, что тишина будет хоть сколько-то выразительнее её голоса.
Секунду спустя птица взмахнула крыльями и скрылась за окном. Она забилась куда-то под крышу и в новом убежище возобновила своё: «Пора в путь». Хватка Анны на руке Илария ослабла, девушка рухнула на пол. Куда подевалась та грация и загадочность, что прививались ей долгими стараниями Иветты? Где воспитанность, сложные фразы, вежливость, временами холодная, временами вполне дружелюбная? Их заменило отчаяние, состояние настолько жалкое, что даже самый жестокий палач не мог бы сдержать сочувствия. К сожалению, Анне было нужно не сочувствие. Она даже сама не понимала, что же ей всё-таки было необходимо. Вместе с гнетущей пустотой девушку наполняло чувство всепоглощающей любви, она была готова простить весь мир, если бы у неё была такая возможность. Даже Илария, Иветту, Эрвелин…
Иларий опустился на пол вместе с девушкой, аккуратно поддерживая её за плечи. Анна не помнила, как её голова оказалась у него на коленях, мужчина аккуратно перебирал пряди её волос, рассматривая, как солнце играет на их золотистых струнах, и продолжал говорить. Голос его опустился до невнятного бормотания и всё же в интонациях девушка улавливала всё: и признание, и мольбу, и боль, необъяснимую, её источник был неведом Иларию, он мучился, как животное от нанесённой охотником раны. Вдруг Аннабелль заговорила: «Отпусти меня. Мне давно пора, меня ждут, я обещала вернуться… Если я этого не сделаю, то погибну. Однажды я спасла твою жизнь, теперь спаси мою…». Она затихла, ожидая ответа. Из последних сил она подняла голову и взглянула Иларию в глаза, медленными движениями отползая всё дальше от него. Мужчина смотрел на неё с холодной скорбью и Анне было ужасно стыдно из-за той боли, что она ему причиняет, но поступить иначе она не могла и пробудившееся глубоко внутри хладнокровие позволяло ей закрывать глаза на все страдания, которые испытывали окружающие. Правитель поднялся и вышел из комнатки. Послышались шум и возня, Аннабелль прикрыла глаза, сбегая как можно дальше от воцарившейся суеты.
К реальности её вернули не слишком аккуратными похлопываниями по щекам. Иларий с бесстрастным видом перебросил её руку через свою шею и помог девушке подняться. Аннабелль стала слабо упираться. «Успокойся. Я отпускаю тебя», — рыкнул мужчина и волоком потащил едва переставлявшую ноги девушку из комнатки. На кухне, казавшейся заброшенной и превратившейся в склад оружия и кое-какого провианта, Иларий посадил девушку на стул и, покопавшись на загромождённых полках, сунул Анне в руки покрытый разводами флакон. Девушка рефлекторно сжала пальцы и продолжила слепо испуганно смотреть перед собой, в любой момент ожидая резкой смены настроения мужчины.
— Пей! — приказал Иларий. Анна вздрогнула и попробовала открыть флакон, но пальцы не слушались. Живот девушки вдруг скрутило от вспышки боли, настолько неожиданной, что Аннабелль выронила флакон. Тот чудом не разбился. Иларий поднял его и открыл.
— Это твоё варево, — с презрением сказал он. — Будешь как новая. К тому же, от него не хочется ни есть, ни спать, — задумчиво добавил мужчина. Анна взглянула на него, сжимая в руке флакон: правитель был истощён не меньше её — под глазами залегли огромные синяки, а кости черепа теперь были туго обтянуты кожей и казались такими острыми, словно были вырезаны изо льда. Девушка послушно сделала глоток и протянула остатки Иларию.
— Нет, я сыт этим по горло, — резко отказался тот.
— Оставьте на всякий случай, — с надеждой в голосе произнесла Аннабелль, правитель отмахнулся. Постепенно к девушке возвращались силы и ясность рассудка, словно не было этих голодных дней, проведённых на каменном полу. Она выпрямилась и посмотрела на Илария. Что-то изменилось в них обоих, но Анна поменялась куда больше. В её взгляде появилась небывалая твёрдость с примесью отчаяния, но девушке казалось, что это выражение всегда было с ней. Она медленно размяла руки и пальцы, шею.
— Пойдём, — вновь бросил ей правитель и поднялся из-за стола. Он снова подхватил девушку под плечо и помог встать.
Они вышли на улицу. Через несколько шагов Анна уже не нуждалась в поддержке Илария и шагала самостоятельно, сперва неуверенно, точно учась заново. Окончательно вернув себе власть над собственным телом, девушка смогла отвести взгляд от земли. Были ранние сумерки, мягко разбавлявшие дневную духоту, улицы были пусты, словно кто-то накинул траурный покров на деревню. Возле пары домов на голой земле спали люди Илария, от них отвратительно пахло спиртом, по земле вокруг них была разбросана еда, ещё хорошая, но покрытая таким количеством грязи и песка, что есть её было невозможно. В стоявшем неподалёку доме плакала девушка, где-то точили ножи.
В течение последней недели люди Илария причиняли слишком много беспокойства: пугали девушек, вваливались в кладовки, напивались и шастали по дворам, душили собак. В одно мгновение мужчины словно сорвались с цепи. Народ взывал к своему правителю, прося защиты, но тот не делал ничего, слишком занятый своими мыслями. Недовольство людей усилилось, когда он вдруг мгновенно исцелился спустя пару дней, как Аннабелль заперли в кладовой Фильбера. Запасы хозяева дома были вынуждены перенести в свою комнату, чтобы они не испортились и не достались свите, безнаказанно грабившей честных людей. За несколько дней деревня превратилась в живое кладбище, казалось, в ней никто не жил, и тем не менее, каждую ночь там устраивались весёлые гуляния. Иларию это было безразлично и негодование простых людей постепенного превращалось в смелость, словно кто-то невидимый нашёптывал им: «Вы сильнее него». В домах появлялись ножи и ружья, дети переносили из дома в дом тайные письма. Назревало что-то крайне опасное и жестокое, как революция, только в меньших масштабах, словно буря в стакане, и если Иларий вместе со своими людьми не собирался покинуть Шамони в ближайшее время, то весь этот ураган грозился обрушиться на них.
Все собрались у окна и смотрели, как правитель ведёт пленную колдунью к окраине деревни, где ждали привязанные лошади. Мужчина провёл Анну к своей кобылице, спокойно щипавшей нескошенную пшеницу, и помог подняться в седло. Напоследок он пожелал ей доброго пути и, когда девушка пустила лошадь рысью, ещё долго смотрел ей вслед. Вскоре она скрылась за чередой деревьев и вместе с ней, казалось, исчезли всякие звуки. Глухая тишина окутала деревню. Иларий поднёс ладонь ко рту и пронзительно свистнул. Потом ещё раз. Через несколько секунд вся его свита, теперь выглядевшая в точности, как банда разбойников, выстроилась перед ним.
