— Ты что? Сейчас весь отдел по тревоге поднимут, если труп криминальный!
Хоть он и был стажёром, но приблизительно понял, чем это чревато для него и как все не обрадуются такому задору новоспекавшегося сотрудника милиции. Понеслись мысли, как исправить то, что было сказано. Однако не прошло и десяти минут, и всё тот же следователь переспросил стажёра по поводу причины смерти гражданина. И тогда претендент на должность сотрудника органов внутренних дел прошёлся около мятой травы ещё раз и тут же сообщил следователю:
— А хотя, вы знаете, скорее всего он был пьян: идя по железной дороге (нередко других, более удобных дорог между сёлами и не бывает), он мог оступиться и упасть, мог идти по краю железнодорожного полотна и в состоянии алкогольного опьянения упасть тут и примять эту траву. Или он сидел здесь, потом пытался встать, но в силу нахождения всё в том же опьянении и неустойчивой походки — примять траву. Потом, в конце концов выбравшись отсюда на железную дорогу, мог споткнуться, упасть и вырубиться, после чего произошёл наезд на него поезда.
— Я тоже так думаю, — кратко ответил следователь.
Действительно ли это был криминал или несчастный случай? Неизвестно. Обе версии имеют право на жизнь. Возможно, стажёр оперуполномоченного уголовного розыска линейного отдела внутренних дел милиции излишне вообразил для себя борьбу, которой и не было. Траву мог примять кто угодно. Насмотревшись упомянутого ранее сериала «Улицы разбитых фонарей», он ошибочно воспринимал милицейскую жизнь такой, как она показана в кино. В фильмах слишком удачно складывается расследование. Откуда-то находятся случайные свидетели, готовые сообщить всё в деталях и давать показания, а милиционеры оказываются в нужное время в нужных местах и играючи находят преступников. Следователи не завалены бумажной работой, производством процессуальных действий, а имеют время на то, чтобы бегать по улицам и выполнять работу оперуполномоченных уголовного розыска. А киношные оперуполномоченные в свою очередь возбуждают (непонятно для знающего человека как, у них нет таких полномочий!) уголовные дела. В жизни же всё оказалось не так, порой просто понятых, для подписания протокола осмотра места происшествия, найти невозможно. Никто не хочет потом по судам «таскаться» — как многие тут же и говорят. А про свидетелей преступления вообще не приходится мечтать, как говорят в народе: «Свидетелей первыми убирают!» Так что трава могла быть примята при каких угодно обстоятельствах. Ясно одно — он тогда не стал отстаивать что-то серьёзное, что считал правильным, а подчинился большинству и обстоятельствам. Возможно опытному большинству, возможно и сделавшему правильные выводы, но подчинился. Конечно, подозревать можно излишне всё и вся, паранойю никто не вычёркивал из списка психических заболеваний, и даже в пробегающем мимо таракане можно заподозрить наличие прослушивающего устройства… Этим, пожалуй, и отличается профессионал от стажёра: первый знает, где действительно есть опасность, а где она надумана.
Вот так и погибает романтика борьбы с преступностью на корню в органах внутренних дел. А возможно, и приобретается опыт. Ох уж эта двоякая, а порой и многогранная жизнь! Одно и то же событие можно оценить, объяснить и доказать — по-разному. Весь вопрос в том, какой авторитет или сила перед окружающими у дающего эту оценку!
Но тот случай на железной дороге не сделал обыденным для него осмотр трупов. Так что видеть мёртвого человека для него не было нормой. И каждый раз при виде их он старался не вдумываться в увиденное, отключаться от этого. Из-за всё того же кино все как-то привыкли к трупам! Привыкли к отсутствию ценности человеческой жизни. Перестрелка, кровь, смерть — обычное дело. Хотя редко кто видит это воочию на улицах. Слава богу или слава всё той же правоохранительной системе, существующей в России.
Тогда, после оформления указанного происшествия, задались вопросом: а как же тело доставить в городской морг?! В фильмах всё просто, звонят куда-то, кто-то приезжает, забирает. А в жизни всё оказалось по-другому. В отделе милиции катафалка, конечно, нет. Скорая помощь трупами не занимается, сотрудники морга в таких случаях попросту не приезжают за телом за пределы города. Железнодорожники, где всё произошло, тоже не занимаются телами перерезанных поездами. В итоге было решено: оставить молодого стажёра около трупа, пока что-нибудь не придумают, а следователь с опером поехали в отдел, попутно договариваться с кем-нибудь на общественных началах, чтобы тело увезли в морг для вскрытия. И Когалымов смотрел на это фактически уже вскрытое тело четыре часа, пока не раздался звонок на телефон сотовой связи и опер не скомандовал: сейчас путейцы (железнодорожники) подойдут, они его охранять будут, а ты уезжай оттуда. И побрёл Когалымов по указанной железной дороге до остановки общественного транспорта, чтоб добраться до отдела.
По прибытии в милицейские стены данное происшествие (поведение стажёра) бегло обсудили с другими операми. Когалымов сидел на хлипком стульчике, с которого не раз под воздействием физической силы сотрудников уголовного розыска падали жулики на деревянный пол с щелями, как в сарае. На стенах кабинета оперативников висели замусоленные от грязи и времени уже тёмного цвета обои, от отсутствия должного освещения добавлявшие мрачности каждодневному бытию. Деревянный стол ещё видел надзирателя этого отдела в те, послевоенные времена, когда в данном отделе вместо указанного кабинета была камера предварительного заключения, из которой, согласно легенде, жулики даже бежали, устроив подкоп под окном. Раньше в данном «кабинете» содержали преступников, а теперь сотрудники милиции пользовались указанной квадратурой в своей повседневной деятельности. Был ещё шкаф, на дверце которого криво висел большой календарь. Только если его отклеить, то можно было обнаружить пулевые отверстия в дверце, а далее и в тыльной части шкафа, а затем соответственно в стене. Оперативники иногда, предварительно отклеив календарь, стреляли в кабинете из служебного оружия, как в тире, прям по указанному шкафу, прикрывая затем отверстия от пуль календарём. Естественно, будучи подшофе, в глубоко вечернее время. Был и диванчик, замусоленный, с торчащими пружинами, неиссякаемо отталкивающе пахнущий, но спасавший на ночных дежурствах, когда удавалось немного поспать. Можно было и на столе, конечно, спать, и на стульях, но при выборе жёсткости и после некоторых колебаний на диван приходилось перебираться. Да, кабинет уголовного розыска — это не светлый офис с более-менее современной мебелью, кондиционером и жалюзями на окнах. Кабинет оперов — это помогающий милиционерам сатана, оказывающий на попавших туда граждан неизгладимое впечатление, намекающий на то, что жизнь уже не будет прежней, именно тут начинается тюрьма. Работая в таком месте, задумываться о высокопарных словах, которые можно было бы использовать при разговоре с людьми, не приходится. Матерные слова ёмко выражали мысли сотрудников. Такая повседневность погружала в мир, где в отделе мрачнее, чем на улице, а на улице изворотливые жулики своим поведением постоянно убеждали в том, что человечество давно потеряло надежду на спасение.
Тогда Когалымову в такой обстановке было поставлено в укор стажёрское, неправильное поведение, которое за малым не наделало беды для всего отдела, а именно — чуть не повесил «висяк», то есть заведомо нераскрытое преступление, а это для милицейской статистики просто недопустимо. Руководство повыше будет ругать руководство пониже, так и скатятся до оперов. Кому это надо? Система проста: на корню руби преступления, даже если они случились, оформи как несчастный случай, как незначительный ущерб, как падение с высоты собственного роста на нож раза три, как угодно! С годами уже овладеваешь техникой сокрытия преступлений. Конечно, и это тоже наказывается, если плохо сокрыл и потом выяснилось. Естественно, начальство сразу скажет: «Ты дебил? Ты зачем так сделал? Вон отсюда, в народное хозяйство, тут ты никому не нужен!», да ещё и дело возбудят, а начальство открестится, что были в сговоре, и вообще за статистику их «дерут». В общем, милиционер всегда виноват, не раскрыл или скрыл, привыкай, Когалымов, всё ещё только начинается!
