— Но ведь и вам хочется, — продолжил настаивать Верховский, — признайтесь, хочется не возвеличивать небо, судьбу, богов. Не размышлять о них, а подчинить их и использовать в своих интересах, безусловно благих. Вам этого тоже хочется. Это удел всех сильных личностей.
Авалова дернула щекой.
— Благие цели невозможны, когда что-то используешь в своих интересах, — сказала она, — безусловно, это желанный путь и самый доступный, но только поняв, что ничто в этом мире не является твоей собственностью, только тогда возможно служение на общее благо.
— Что же заставляет вас так думать? — спросил Верховский.
— Опыт, — улыбнулась Ксения, — большинство преступлений совершаются именно с желанием подчинить себе что-то или кого-то. Просто у политика, мечтающего о бесконечной власти, мир обширнее, чем у наркомана, убивающего за дозу, да и цинизма больше, но вот желание одно — подчинить и использовать. Это желание не направлено на возвышенное и прекрасное, а там, где нет возвышенного и прекрасного, нет доброго и полезного.
Самая большая странность для Верховского в этих разговорах с Ксенией заключалась в том, что он никак не мог определить, друг она или противник. Она, казалось, все время была над событиями, вокруг происходящими. И эти её глаза, глубокие и проницательные. Он все время пытался заглянуть в них, как будто хотел прочитать там свою судьбу.
— Таковы законы нашего мира, — сказал Верховский, — не того, утопичного, кои нам учителя да попы обрисовывают, что он когда-то наступит. Впрочем, все церковники и учителя утописты, так кому же как не им придумывать утопии, чтобы люди верили. А мир реальный сложнее и злее, но он так привлекателен и обладает уникальными возможностями. Только чтобы ими пользоваться, надо придерживаться общих правил.
— Всегда возникает вопрос платы за пользование, — пожала плечами Ксения, — не стоит слишком упиваться деньгами и властью. За обладание одним или другим приходит возмездие, или от высших сил, или от того, кто давал. Ведь ни то ни другое не дается человеку само по себе, а только кем-то, имеющим ещё большие деньги и власть.
— У всего есть обратная сторона, — бросил Верховский, — всегда взвешиваешь, чего больше от поступков. Хорошо всё, что повышает чувство власти в человеке, если власть направлена на благо, а слабость и нерешительность часто становятся причиной дурного.
Ксения фыркнула.
— Вот только поступки людей властных часто приводят к гибели совершенно не затронутых в них людей, — сказала она, — Катя Кирсанова, над ней издевались и убили. Нет здесь никакого взвешивания и борьбы за благо. Только страх за свои поступки, который грызет сильнее, чем жажда пользования благами мира, а закрывают это циничными шутками.
Верховский промолчал. Спорить было нечестно.
— Что же вы молчите? — Ксения, похоже, дала волю эмоциям. — Хотите посмотреть на фотографии изуродованного трупа молоденькой девушки, давайте прокатимся в морг, пошутим вместе. Пригласим родителей, у которых убили дочь, только за то, что она слышала что-то такое, что кто-то посчитал не предназначавшимся для её ушей, и её убили, потому что посчитали, что её жизнь в их руках. Посчитали, что им решать, что она должна слышать, а что нет. И они уверены, что не найдется того, кто посчитает, что их жизнь в его руках. А он найдется. Если не здесь, то в ином мире. Никогда так не бывает, чтобы человек, творящий зло, не был наказан за это зло.
Верховский сжал губы.
— Сколько бы мы ни пытались изжить в себе зло, — сказал он, — это естественная человеческая эмоция. Знаете, это парадоксальная вещь, но чем больше человек хочет стать выше и лучше, тем больше проваливается вниз, в мрак и тьму. Как дерево, чтобы вырасти, оно должно пустить длинные и глубокие корни вниз, во мрак, ко злу, странно, что мы так гордимся и упиваемся нашими корнями.
— Выше не значит лучше, — произнесла Ксения, — высок только тот, кто с высоты своего положения сумеет различать добро и зло, несет добро низким и не соблазняет их на зло.
— Тут вы безусловно правы, — сказал Верховский, — но что же делать людям, которые творили зло, думая о благе?
— А они не думали о благе, — пожала плечами девушка — всегда, когда они считали, что думают о благе, они думали лишь о себе, о своих страстях. Это сжигает их изнутри, потому что они знают ту правду, в которой даже сами себе боятся признаться.
Верховский хмыкнул.
— Вы же говорили, что вы не ясновидящая? — иронично спросил молодой человек. — Но вы опять правы. Знаете, когда испробовал все дороги, остается одна: правда.
— Так расскажите её, — попросила Ксения, — поборите свой страх. Страх уйдет, и страсти пройдут.
— А зачем вам правда от меня? — спросил Верховский.
— Мне кажется, что вы и так всё уже знаете, только вы почему-то хотите, чтобы именно я вам её рассказал. Можно откровенность за откровенность.
— Всё та же причина, — улыбнулась Ксения, — не хочу, чтобы страдали невинные.
Её ответы никогда невозможно было понять однобоко. В них всегда был скрытый смысл. Но всё, что она говорила, удивительным образом сходилось с его собственными мыслями. Возможно, она и была послана ему, чтобы ей рассказать правду. Не ради себя, ради Анастасии. Её спасти.
— Извольте, — произнес он в слух, — вы правы, когда говорите, что страсть приводит к страшным вещам. Но ни одна страсть так не околдовывает человека, как любовь. И, наверное, худший способ — это постоянно думать о человеке, мечтать о нем и понимать, что он никогда не будет твоим. Впрочем, всякое препятствие любви только усиливает её. После той истории в Женеве я вернулся домой, и скажу вам честно, первое время не знал, как мне жить дальше. Анастасия стала для меня всем. Мне иногда казалось, что она смысл моего существования. Можете называть это наваждением, можете болезнью, но мне вдруг стало казаться, что если я добьюсь чего-то в жизни яркого, эффектного, то Анастасия поймет, как она была не права и вернется ко мне.
Он сделал паузу, отпил вина, но никакой ответной реплики не услышал. Ксения просто смотрела на него.
— Именно тогда на меня и вышел Адашев, — продолжал Верховский, — и знаете, он мне тогда очень толково всё объяснил. Я тогда понял, что страх, который поселился во мне, нужно уничтожать не любовью, не милосердием, а властью, и только власть и успешность откроют мне дорогу к тому, чтобы я смог вернуть любовь Анастасии. Любовь — это то, что забираешь силой, так я тогда думал. И у меня была в руках эта сила.
— Разработки вашего учителя, — нарушила свое молчание Ксения.
Верховский кивнул.
— Да, — печально сказал он, — я действительно знал о его разработках, он показывал их мне. Сперва это был научный интерес. Но потом я понял, какой уникальный инструмент власти можно сделать с помощью этого препарата. Власти не над человеком, а власти человека. Власти над собственным будущим. Создать совершенный мир. Мир без депрессии, без страха, мир удивительных грез, мир без диктата и запретов. Всю свою историю человечество зависело от кого-то или чего-то. Оно зависело от богов, которых само выдумало, от государства, которому почему-то решило отдать свою свободу. Знаете, человечеству всегда нравилось, что им управляют. Мне нет! И вот у меня в руках уникальный инструмент, который позволит человечеству совершить революцию в собственном сознании. Теперь человек будет определять свое будущее, а для этого нужно сделать человека счастливым, и тогда он сам себя сделает свободным, знаменитым, успешным. Счастье есть чувство свободы от боли. Нужно просто научить человека счастью.
