Но недостаточно быстро, чтобы убийца не сумела воспользоваться ещё одним козырем. Раздался легкий щелчок, и в следующее мгновение Ксения обнаружила, что её тянут на привязи за металлическую нить. Ещё один щелчок и пневматический механизм выбросил её вниз.
Отчаянно махая руками, девушка сумела зацепиться за карниз.
Пространство над храмом огласил вой милицейских сирен. Краем глаза Ксения заметила, как, снося забор, из-за угла вылетает «Волга» и оттуда выскакивают милиционеры.
Надеясь на подкрепление, Ксения вновь забралась на крышу, но там уже никого не было. Неизвестная убийца исчезла.
Авалова тяжело выдохнула, признавая поражение, прокручивая в своей голове итоги битвы. С ней справились, как с первоклассницей, чего уж там, а ведь при еёто умениях… это какой же куш должен быть поставлен на карту, если для убийства молоденьких девочек нанимают такого вот субъекта?
Как там было? Ну, это… Даже в поражении нужно искать положительное… нет, не так. Ах, да! Во всем ищи положительные и отрицательные стороны.
* * *
Над городом смеркалось, если, конечно, в это время года можно ощущать разницу между серым бессолнечным днем и такой же ночью. Пожалуй, ночь лучше. Она всегда лучше. Лучше и сильнее.
Александр Верховский любил ночь, для него это было время, когда все вокруг переставало быть настоящим и превращалось во что-то такое, оставляющее место для фантазии.
Он стоял с бокалом шампанского в руке и наблюдал, как чернокожий пианист медленно перебирает пальцами клавиши синтезатора, наигрывая легкую музыку, которая совершенно не подходила к антуражу борьбы всех со всеми, а только такие гости были в просторной зале. Именно на гостях Александр сосредоточивал свой взгляд, кого-то он знал лично, о ком-то только слышал, но про всех он знал одно: это были люди из самой республиканской элиты.
Как Верховский не любил это слово, особенно, когда оно применялось к тем, кто не принадлежал к элите, а лишь оказался в нужное время в нужном месте и завел нужные связи. А затем эти люди сами для поднятия собственного веса стали называть себя элитой, как будто бы это слово поднимало их над уровнем той прошлой жизни комсоргов и партаппаратчиков. Он презирал их и даже не скрывал этого.
Хозяина вечера не было. Адашев на подобных мероприятиях всегда появлялся последним, поэтому дабы гостям не было одиноко, столы ломились до отказа.
Александр был неглупым человеком и прекрасно понимал, для чего Адашев собирает гостей, однако не понимал, почему бывший шеф СБР выбрал подобный антураж. Хотя на первый взгляд и можно было предположить, что в расслабленной обстановке гостям будет проще принять сторону Адашева, Александр сомневался, что в зале есть человек, который примет сторону Адашева, не имея при этом своих интересов в зависимости от выбора.
Обо всём этом сейчас не хотелось думать, мысли его утягивали туда… туда, где была Анастасия, ему хотелось быть сейчас с ней, вместе помочь разобраться в этой странной истории. Он понимал, что эти мысли ненужные, что все уже закончилось тогда, но все же не мог их выкинуть. Выкинуть их значило бы выкинуть её.
Подлец, обругал он себя, спишь с одной, а думаешь о другой, но что он мог поделать, если ничего не чувствовал к Шурочке. Для него это была всего лишь физиология, а она как будто даже не возражала и позволяла ему думать об Анастасии. Его всегда удивляло это. Раньше он не замечал за ней подобного великодушия, а теперь она даже как будто подталкивала Анастасию к нему.
Размышления оборвались так же внезапно, как и начались. Сверху по красивой витой лестнице спустился Адашев. Как подобает рачительному хозяину, он лично подошёл к каждому столику и довольно тепло поздоровался с гостями. Что сразу бросилось в глаза Александру, так это всякое отсутствие агитации и призывов. Адашев не произнес никакой витиеватой речи. Если он и говорил о «Лиге честности», а Александр пока не мог сказать, говорил ли вообще, то весь разговор сводился к общим фразам. После чего генерал отходил от столика и перемещался к соседнему. Всё это напоминало обычный светский приём, и не зная Адашева, Александр даже не подумал бы об обратном. А может быть, Адашев на это и рассчитывает? Пока не подойдет, не узнаем. А вот, кстати, и он.
Адашев где-то уже разжился стаканом воды. Он отличался тем, что никогда не пил алкогольные напитки, по крайней мере на приемах.
— Доброе утро, — поздоровался он, — премного вам благодарен, что вы откликнулись на мое приглашение.
— Ну что вы, — сказал Александр, — от таких предложений отказываться не принято.
— Не надо преувеличивать мои возможности, — усмехнулся Адашев, — а то вас послушать, и начинаешь чувствовать себя крестным отцом неведомой мафии.
— Ваши способности я и не преувеличивал, — сказал Александр, — не от вас же шло приглашение.
Это был не вопрос, а утверждение. Александр решил сразу провести экс-генерала через аутодафе. Без всяких предисловий.
Адашев театрально развел руками.
— Вы как всегда остры, — заметил он, — но я не обижаюсь, наоборот, ценю это. Знаете, я тут вам устроил неплохую рекламную кампанию, как Верховенский для Ставрогина, «Бесы» помните?
— Ждете, чтобы я повесился?
— Ну, что вы, — улыбнулся Адашев, — вы нужны нам живой и здоровый, вы самая центральная личность нашей кампании. Таинственный и благородный рыцарь.
Лицо загадочное и таинственное. Вас теперь воспринимают не иначе как светоч новой молодежи.
Александр бросил взгляд на стоявшую рядом Шурочку. Лицо помощницы было презрительно-насмешливым в сторону хозяина вечера, хотя вербально она сохраняла молчание. Адашев не боялся ни о чем говорить при посторонних, а даже наоборот, словно бы приветствовал это.
— Пузырьки, — сказал Верховский, — указывая на свой бокал шампанского, — не кажется ли вам, Сергей Александрович, что вы, я, да и все вокруг всего лишь пузырьки в прозрачном стекле. Посмотрите, эти пузырьки так веселы, суетливы, но какое дело нам до их суеты, мы даже их за существа не считаем. Не правильнее ли думать, что и наша суета кому-то более высшему может быть безразлична?
Адашев улыбнулся.
— А я думал, что вас больше люди интересуют, — заметил он.
— Все большое зависит от малого, — сказал Верховский, — даже от пузырьков в бокале.
— Разве пузырьки могут менять ход своей жизни и истории? — спросил Адашев. — Нет, а мы можем. Мы! Люди! Разве нам для этого нужен кто-то ещё? И мы уже делаем это. Мы создали вас для этого мира, как Фауст создал своего гомункула, разве вы не чувствуете ту силу, которая есть в вас, которая только ждет пробуждения. Вы тот, за кем пойдут миллионы, и не только здесь, а везде, где ступит ваша нога, разве вы не хотите этого?
— Уверен, вы и красивую историю сочините, — сухо сказал Александр.
Лицо Адашева исказила язвительная гримаса.
— Уж будьте спокойны, — ответил он, — сочиним. Вы должны быть нашим факелом, путеводной звездой, которая будет просветлять заблудшие умы от ереси и мракобесия. Кто как не вы, Верховский?
