Ксения небрежно кивнула. Она отстраненно слушала про препарат, не вдаваясь в детали. Сейчас её волновало нечто другое. Какое отношение к этому имеет убитая Катя Кирсанова? Если её отравили греларозолом, может ли она тоже быть связана с этим препаратом? Таких совпадений ведь не бывает, но каким образом?
Авалова еще раз бросила взгляд на фотографию. Кирсанова была красавицей, и у неё бесспорно кто-то был, кто-то, кто показывал ей другую, взрослую жизнь, где она снимала неуклюжую форму и надевала платья, каблуки, пользовалась духами, слишком изысканными для молоденькой школьницы.
Неужели Верховский? Он явно знал её, хотя и старался скрыть их знакомство. Возможно, если у них была связь, Кирсанова могла узнать что-то о препарате, и это стоило ей жизни. Эту версию можно принять, но с большой натяжкой. Серьезные разговоры при молоденьких школьницах не обсуждают, а искать информацию самой…
— Слушайте, если Кирсанову действительно убили в квартире, принадлежащей корпорации Верховского, если она что-то узнала о препарате? — словно бы прочитав мысли Аваловой, произнес Макс. — Возможно, кто-то использовал её для того, чтобы выяснить информацию о препарате. Не знаю, может быть, она даже вступила в связь с Верховским, чтобы достать сведения.
— А зачем тогда похищать и убивать её подруг? — спросила Ксения. — Они не могли иметь отношения к препарату.
Рауш пожал плечами.
— Возможно, как отвлекающий маневр, — предположил он. — Послушайте, кто ещё, как не Верховский, может обставить дело так, чтобы мы стали искать связь в школьных делах, а мы на это угробили три дня. И если бы не результаты экспертизы…
Ксения покачала головой.
— Ну, во-первых, мы связали дела не из-за экспертизы, а из-за техники удара, — напомнила девушка, — экспертиза только дополнила картину, а то, что Верховский разрабатывал препарат, это пока только предположение.
— Весьма перспективное, на мой взгляд, — сообщил Рауш.
— Но абсолютно ничем не доказанное, — парировала Ксения. — То, что он учился у этого Вяземского, ещё ничего не означает. Для простого совпадения многовато, согласна, давайте не будем спешить с выводами.
— Но с Вяземским следует поговорить, — настаивал Рауш, — хотя бы занеже он консультировал Левицкого.
— Следует, — кивнула Ксения, — никто с этим не спорит, но этим займется Наталья, — Покровская широко улыбнулась. — Она официально ведет это дело, вот пусть и продолжает разбираться с этой химией. Нам же надо узнать, с кем у Кирсановой был роман. Это сейчас наша основная задача.
Они не имели права на ошибку, произнесла мысленно Ксения, любая их ошибка может привести к очередной катастрофе. Что же, такова жизнь, или ты делаешь верный шаг и побеждаешь, или неверный и становишься объектом для всеобщей ненависти. Здесь не может быть полутонов, по крайней мере она их не признавала. Только черное или белое, и все.
Весьма вероятно, что именно это отрицание полутонов и роднило её с Верховским, он тоже не признавал полутонов, Авалова хорошо поняла это из их разговора, но насколько реальным было это отрицание? Когда Верховский снимал маску и являл миру свое истинное лицо? И каким было это лицо? Ей было очень интересно это узнать.
Наше восприятие определяет реальность, в которой мы находимся, но чтобы увидеть эту реальность, необходимы факты и отправная точка, наше положение в пространстве, откуда субъект проводит оценку и делает вывод.
В их деле все эти составляющие отсутствовали. Хотя нет, наоборот, их было слишком много, и Ксения должна была из всего массива выделить одну точку, откуда пойдут лучи логических связей.
Эта точка не здесь. Она там, в прошлом. Последние события исказили её картину мира, убыстрили темп и заставили жить здесь и сейчас. Искать нужно то, что случилось раньше. Причину. Главный вопрос следствия: зачем. Её никогда не интересовало кто. Кто, неважно, важно, зачем.
Она найдет эту точку. Не для себя. Во имя памяти этой девочки.
* * *
Работа в голову не лезла никоим образом, и это было понятно, учитывая последние события. Может, действительно обратиться в милицию? Хватит с нее стрессов. Но что она расскажет милиции? Вывалит всю ту грязь, что произошла в Женеве? Её это убьет. Анастасия знала это. Пока держишь всё в себе, как-то не так страшно, а вот если начать говорить…
Раньше работа помогала ей отвлечься. В дни душевных терзаний она могла нырнуть в неё с головой, и наступало приятное забытье. Работа была для нее как наркотик. Но сейчас даже работа не спасала. Все ее мысли были перепутаны и ничто не могло позволить ей собрать их в единую линию. Но хуже разболтанности в мыслях стал страх. Это было совершенно новое в её сознании. Этот страх накатывал волнами, резко, быстро и внезапно и поглощал её с головой и так же быстро и внезапно отступал. У этого страха не было никакой конкретной причины, просто чувство постоянной тревоги, которое до дрожи в коленях давило на неё, словно гигантский камень. В такие секунды она даже дышать не могла. Анастасия чувствовала, что как будто тает, развеивается как дым. Ей казалось, что ещё немного, и она просто исчезнет, превратившись в бесплотный дух, и что никто, даже самые близкие к ней люди, не заметят её отсутствия, как будто её здесь никогда и не было.
А в самом деле, для чего она живет? Что она сделала полезного? Не является ли её жизнь всего лишь ошибкой, заданной программой? Возможно, ей и не стоит жить? Что изменится от того, если она жить не будет или будет? Ничего! Она знала ответ! Ничего не изменится, если она умрет! Это будет всего лишь одна смерть, из тысяч, которые происходят в эту минуту. Не лучше ли будет закончить это бренное психопатическое существование и отправиться в другой мир, наводнённый красотой, гармонией и свободой? Иногда она признавалась самой себе, что очень близка к этому.
Размышляя об этом, Анастасия смотрела на Шурочку, буквально пожирая её глазами. Подруга, не обращая на нее никакого внимания, давала указания персоналу, надо сказать, к большой радости оных. Сотрудники пансионата, несмотря на то, что Шурочка не имела никаких полномочий, с удовольствием подчинялись ей, отмечая, что работа под руководством Александры гораздо эффективнее и продуктивнее, чем с их романтичной и временами странной хозяйкой. Анастасия и сама это понимала. Понимала и причину этого. Шурочке всегда было наплевать на чужое мнение. Она любила и была любима. А как писал Драйзер, «людей, которые глубоко и серьёзно любят друг друга, мало занимает мнение посторонних. Они любят — и этого довольно!». Она тоже когда-то любила.
Раздался мелодичный звонок, обозначающий, что кто-то вошел в помещение ресторана. Анастасия повернула голову и увидела изящную фигуру Эльмиры. Девушка снова почувствовала легкий укол ревности, в сотый раз, отметив манеру Эльмиры держаться.
— Привет, — сказала Эльмира, расцеловав подругу, — у вас тут с парковкой гораздо лучше, чем вчера на твоей улице.
— А что случилось? — легким, но деловым тоном осведомилась Шурочка, хотя и догадывалась, что имела в виду Эльмиру.
