Можете освежить нас кофе и проверить, чист ли горизонт.
Глава 17
Ночь была темной. С океана полз туман, и воздух был очень
влажным.
Берта Кул и я ползли на четвереньках по траве вдоль живой
изгороди, вгрызаясь пальцами в каждый дюйм почвы.
— Почему ты велел Бетти Эндикотт оставаться в доме? —
спросила Берта.
— Во-первых, потому что мы не можем ей доверять, — ответил
я. — А во-вторых, она подаст нам сигнал, если кто-нибудь появится.
— Я испортила платье, пару нейлоновых чулок и сломала два
ногтя, — пожаловалась Берта.
— Это пустяки, — отозвался я. — Ты можешь испортить свою
профессиональную карьеру.
— Зачем, черт возьми, мы это делаем?
— Обслуживаем нашего клиента.
— Никогда не занималась такими вещами, пока не связалась с
тобой, — проворчала Берта. — Только с начала нашего партнерства я стала
попадать в подобные переделки.
— До нашего партнерства ты ни черта не зарабатывала, — ответил
я. — Заткнись и работай как следует.
Не просто царапай ногтями по поверхности, а зарывай пальцы
глубоко в почву. Эта штука пролежала здесь годы и наверняка покрылась слоем
земли.
— Почему же ее не нашли?
— Потому что не искали. Садовник поливает изгородь и иногда
подстригает ее. Она настолько плотная, что не дает расти сорнякам, поэтому
садовнику незачем глубоко копать. Он срезает дерн вокруг изгороди и швыряет
грязь в кусты, возможно давным-давно забросав ею револьвер.
Берта изрыгнула серию ругательств.
— В чем дело?
— Порвала платье и поцарапала лицо. Дональд, какого черта мы
не могли воспользоваться фонариком?
— Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь узнал, что
происходит. Полиция, возможно, держит ранчо под наблюдением, а Хейл живет
рядом.
Берта со стонами поползла дальше, ругая меня на чем свет
стоит. Внезапно мои пальцы на что-то наткнулись.
— Погоди, Берта! Это либо камень, либо… О’кей, это
револьвер!
— Слава Богу! — вздохнула Берта, с трудом поднимаясь. — Не
знаю, как я проберусь в свою квартиру.
Если швейцар увидит меня, то подумает, что я воровала кур.
— Скажи ему, что он тебя недооценивает, — посоветовал я, — и
что ты совершила куда более серьезное преступление, нежели кража кур.
— Ну, — сказала Берта, — давай сообщим Элизабет Эндикотт.
Полагаю, нам следует позвонить Барни Куинну.
— Нет, — возразил я.
— Что «нет?
— Мы скажем Элизабет, что обыскали всю изгородь и ничего не
нашли, — отозвался я. — И Барни скажем то же самое.
— Иногда, — с чувством произнесла Берта, — мне искренне
хочется, чтобы я больше никогда тебя не видела.
Глава 18
В истории, рассказанной Джоном Диттмаром Энселом Барни
Куинну, лишь одна вещь не соответствовала действительности.
Револьвер очень сильно заржавел. Я даже не мог открыть
барабан без длительной работы по удалению ржавчины. Но прочистив дуло от грязи,
я сумел увидеть с помощью фонарика, что патрон на одной линии с дулом пуст. В
других патронах пули были на месте. Следовательно, из револьвера был сделан
один выстрел.
Дело становилось все более запутанным.
Суд начался по расписанию. Барни Куинн посадил нас там, где
мог бы с нами консультироваться в случае надобности, но он впал в уныние и
выглядел, как человек, которого вот-вот поволокут на казнь. Куинн старательно
воздерживался от вопросов насчет револьвера.
Во время полуденного перерыва я отвел его подальше от
репортеров и рубанул с плеча.
— В таких делах нужен мужчина, а не мальчишка. Ты адвокат, и
твоего подзащитного обвиняют в убийстве.
Наказание за такое преступление — смертная казнь.
Присяжные наблюдают за окружным прокурором и за тобой. Ты
выглядишь, как человек, защищающий виновного клиента. Это несправедливо по
отношению к вам обоим. Борись, но не так, как будто тебя прижали к стенке, а с
уверенной улыбкой адвоката, представляющего невиновного клиента.
— Актер из меня скверный, — проворчал Куинн.
— Тогда начинай практиковаться, — посоветовал я ему.
После перерыва он выглядел немного лучше.
Используя добытую нами информацию, Куинн знал все, что нужно
было знать о присяжных. Опасность заключалась в том, что из списка могут не
набрать нужного количества членов жюри. Тогда судья издаст распоряжение о
дополнительном списке, и Барни придется иметь дело с людьми, о которых он
ничего не знает.
Окружной прокурор Мортимер Эрвин был высоким, красивым,
исполненным достоинства мужчиной с вьющимися темными волосами, широкими плечами
и уверенным видом.
Эрвин не был женат, хотя являлся едва ли не самой выгодной
партией среди местных холостяков, и любил включать в состав жюри молодых
впечатлительных женщин и пожилых седовласых матрон, предпочитая не иметь дело с
мужчинами, чьи руки были покрыты мозолями от работы на ранчо.
Впечатлительные молодые женщины смотрели на него, как на
кинозвезду. Они выслушивали его доводы, голосовали за вердикт о виновности
подсудимого и выходили из зала суда, шепча друг другу: «Ну разве он не
чудесен?»
Пожилые матроны говорили, что Эрвин напоминает им Джимми,
которого, увы, нет в живых. Джимми всегда хотел быть юристом.
Некоторые из мужчин с мозолистыми руками смотрели на
тщательно причесанные волосы Эрвина, заглядывали в его выразительные глаза — и
выносили вердикт в пользу обвиняемого.
Барни Куинн составил список присяжных, постаравшись, чтобы в
нем было как можно меньше молодых женщин. В списке Эрвина присутствовала прямо
противоположная тенденция.
Видя, как идут дела, я отозвал Барни в сторону.
— Подыграй ему, Барни.
— Что ты имеешь в виду?
— Пусть себе набирает в жюри женщин.
— Ну нет! — запротестовал Куинн. — Он набрал их слишком
много. Женщины от него без ума. У него красивый звучный голос, и, приводя свои
доводы, он устремляет выразительный взгляд на присяжных женского пола. Он
платит по триста долларов за костюмы, и каждое утро надевает свежевыглаженный.
Парень хорошо обеспечен и не зависит от своей прокурорской деятельности. Он
хочет влияния и восхищения и наверняка надеется стать сенатором, генеральным
прокурором или губернатором штата.
