И я сдаюсь, впечатываясь в ее губы.
Глава 16
Отвечаю на поцелуй Верховского и тону. Его губы жадные, наглый язык хозяйничает у меня во рту. Запах сигарет придает нашей близости вкус отчаяния, от него становится горько, но я ни за что не смогу оторваться от Жени. Обхватываю его шею, глажу затылок и грудью прижимаюсь к нему.
Верховский действует лучше любого наркотика. Выбивает из реальности основательно и бесповоротно. Он топит своим желанием, умудряется распалить и озябшую меня. Запрокидываю голову, открывая доступ к шее — Женя не задает вопросов, тут же принимается языком рисовать круги на коже и втягивать ее в себя. Останутся следы, но сейчас, когда мозг затуманен алкоголем и ненормальной похотью, плевать. Только бы он не останавливался.
Последние мысли улетучиваются. За облегченным выдохом следует стон. Я этого и добивалась, но выходит даже лучше, чем можно было предполагать. Мне хочется переступить грань, зайти дальше поцелуев, окончательно стереть все отвратительные события этого дня и спрятать их под приятными ощущениями.
— Да-а-а, — тяну вверх его свитер, но Верховский вдруг замирает. Отстраняется, оставляя после себя только холод. В темноте различаю его голодный взгляд. Знаю же, что хочет меня. Так не целуют женщину, к которой не чувствуют симпатии. Обхватываю свои плечи и покачиваюсь едва заметно, потому что без рук Жени пропадает опора.
— Сколько ты выпила? — спрашивает, отступая к столу. Он что, пытается меня оттолкнуть? Сейчас расскажет, что не занимается сексом с пьяными? Ни за что не поверю.
— Полбокала. Сомневаешься, что я могла захотеть тебя в трезвом уме? — слезаю с подоконника и не спеша иду к Верховскому, стуком каблуков отмеряя свое растущее желание.
— Думаю о причинах, по которым ты на это решилась, — Женя напрягается, когда я опускаю ладони на его грудь, веду вверх по плечам.
— Даже я о них не думаю, — кончиками пальцев пробегаюсь по шее, очерчиваю подбородок и впервые позволяю себе полюбоваться Верховским. — И тебе не советую.
Я снова начинаю анализировать. В голове всплывают обрывки фраз из разговора с Эдиком. Морщусь от отвращения. Хренов мудак, у которого я вынуждена идти на поводу. Не хочу сейчас. Забыться. Дать себе хотя бы несколько часов спокойствия, а потом решать проблемы.
— Ты пару минут назад почти рыдала на подоконнике. Что изменилось?
— Я ведь уже все сказала, — боже, я настолько безнадежна, что даже Верховский со всеми его признаниями меня не хочет. Отшивает так, что впору разрыдаться. И если он продолжит нести чушь, то я точно выставлю его за дверь. Отступаю от Жени, отхожу и кладу ладонь на дверную ручку. Нажимаю вниз, но не открываю. — Если ты не хочешь продолжать, то уходи. Приношу свои извинения, Евгений Дмитриевич, я ошиблась, подобного не повторится, — приоткрываю дверь, впуская яркий свет. Щурюсь, но успеваю рассмотреть Верховского лучше. Он… злой?..
Да, я провоцирую. Нарочно испытываю его, но у меня нет времени убеждать Женю, что со мной все хорошо. Потому что все отвратительно. Я в такой заднице, что из нее не выбраться. И мне нужно хоть что-то, что принесет радость. И Верховский, кажется, вполне может это сделать, только продолжает решать какие-то моральные задачки явно не в мою пользу.
— Ты же понимаешь, что обратного пути не будет? Я не откажусь от всего, что ты предложила, — он останавливается совсем рядом. Чувствую его горячее дыхание на своих губах. Женя отыскивает в темноте мои глаза. Ладони его опускаются на талию, скользят вниз и сжимают бедра с такой силой, что мне кажется, ткань костюма затрещит. Движение грубое, я привыкла к более нежным мужчинам, но жесткость Верховского удивительно резонирует с моим душевным состоянием. — Даже если ты попросишь.
Он будто нарочно оставляет мне слишком много пространства для маневра. Не в физическом — моральном плане. Бедром я ощущаю его эрекцию, потому что с каждой секундой он все сильнее в меня вжимается, грозясь раздавить. Я на его фоне совсем мелкая, но мне удивительно не страшно.
— Я прошу о другом, — убираю пальцы с дверной ручки и выпрямляюсь под натиском Жени. Из меня так себе соблазнительница выходит, но опыт, бесспорно, интересный. Обычно соблазняли меня: одаривали подарками, сыпали комплиментами и возили на шикарных автомобилях. Теперь я оказываюсь в совсем ином положении, но оно будоражит даже сильнее. Облизываю пересохшие губы и дерзко вздергиваю подбородок.
Решайся, уже, Евгений Дмитриевич, не заставляй меня думать, что я ошиблась в тебе.
— Ненормальная, — рычит он и толкает дверь, а в следующую секунду распластывает меня по ней.
Его губы снова терзают мой рот, а по тому, насколько хаотичны его движения, я понимаю, что пощады не будет. Мы оба перешагнули черту, вдоль которой бродили все это время.
Верховский совершенно не вписывается в мой мир: он слишком прямолинейный для него и грубый. Я тоже вращаюсь за пределами его Вселенной: в мои планы не входит варить борщи и ждать его вечерами после работы, раздевать невменяемого после попоек с друзьями и восхищенно заглядывать ему в рот.
Но сейчас, в этой конкретной точке, мы полностью совпадаем: я нетерпеливая, он сумасшедший. Тяну ремень на его брюках, дрожащими пальцами едва справляюсь с пуговицей и молнией. Не удержавшись, прохожусь по твердому стволу через ткань боксеров, испытывая странное волнение и острое предвкушение. Верховский хрипит довольно и прикусывает кожу на моем плече.
— Да, вот так, продолжай, — комментирует, когда я смелею и, забравшись под резинку трусов, обхватываю ладонью член. Веду вверх и вниз, изучая. Женя оказывается идеальным во всех местах. Он сам раздевается, снимает свитер, бросая его в сторону, снимает брюки вместе с бельем, оставаясь обнаженным перед одетой мной.
Мне приходится ненадолго отпустить Верховского, чтобы расстегнуть молнию на юбке и позволить той скользнуть вниз. С блузкой Женя справляется сам. Аккуратно расстегивает пуговицы, и я остаюсь перед ним в одном белье. Он отстраняется, явно изучает, хотя в темноте сложно что-то разглядеть, но я буквально чувствую, как начинает гореть кожа в тех местах, куда он смотрит.
— И каков вердикт? — усмехаюсь, прекрасно зная себе цену. Да и Верховский почти все там видел. Сбрасываю туфли, касаюсь стопами прохладного пола, но это ни капельки не остужает. Я все так же разгорячена. Развожу ноги шире и скольжу ладонями по телу, пальцами сжимая соски и опускаясь ниже. Мне хочется, чтобы он продолжал так смотреть. Восхищенно-жадно. Потому что я тогда обо всем остальном забываю.
— Охуенная, Крис, — он накрывает мою ладонь своей, когда та добирается до лобка и, опередив, спускается ниже, лаская меня через кружево белья. — И я почти полюбил красный.
Он больше ни слова мне не говорит — целует везде, куда дотягивается. Губы, щеки, шея, грудь. Отодвигает чашечки в стороны, прикусывает соски и зализывает языком. Царапает кожу щетиной, возбуждая сильнее. Меня хватает лишь на то, чтобы прижимать его к себе, цепляться за плечи и надеяться не потерять опору. Женя сдвигает в сторону ткань трусиков и толкается двумя пальцами. Там уже мокро, и я всхлипываю, давя рвущийся из груди стон. Мне очень хорошо.
