Стоп! Три недели в отключке? Три недели, мать его!
Харо подскочил, спугнув старика с койки. В боку взорвалось болью, будто туннельный пёс вгрызся, ноги подкосились, и дощатый пол стремительно врезался в колени. Тошнота подступила к горлу, и его вырвало желчью.
— Вот беда! Куда ж ты, сынок? Нельзя так! Тебе бы отлежаться, сил подкопить, — старик суетливо подхватил его под руку и помог вернуться в кровать.
— Мне… нужно идти, — во рту как вороны насрали. Язык лип к нёбу, с трудом ворочался.
— Да куда ж ты пойдёшь с голым-то задом! — Бернард скрипуче захихикал.
Кое-как устроившись на промокшей от его же пота постели, Харо привалился к стене. Руки от слабости мелко тряслись, дыхание сбилось всего из-за пары шагов, нутро всё горело.
— Простынь позже сменю, — старик сочувственно поцокал языком. — Лихорадит тебя, сынок — будь здоров.
— Воды…
— Держи, — Бернард подхватил с тумбы здоровенную кружку.
Никогда Харо не пил с такой жадностью, даже после Стены Раздумий. Казалось, с каждым глотком к нему возвращалась жизнь, пожар внутри постепенно стихал, а тошнота наконец отступила.
— Кто тебя так, Сорок Восьмой? Кому ты дорогу перешёл? И где твой хозяин?
Три недели… С Ровеной могло произойти что угодно, а он до сих пор еле дышит. Защитник хренов!
— Далеко до Опертама?
Бернард пожал плечами:
— Дня три пешком, если по прямой. А что, тебя там кто-то ждёт?
Три дня — слишком долго, а в таком состоянии ему и суток не протянуть, загнётся где-нибудь в канаве, как пить дать, да и с этой парочкой ещё разобраться нужно. Вроде неопасны, но если узнают, что он беглый — точно не обрадуются. Наверняка ждут награду от несуществующего хозяина. За просто так спасать бы не стали, это же свободные.
— Почему?
— Что — почему? — моргнул Бернард.
— Вы свободный. Почему вы спасли меня?
— Чего это ты ко мне, как к знатному? — лицо старика нахмурилось, став похожим на сморщенное яблоко. — Не надо мне таких почестей, скорпион! И выгоды никакой я не ищу, если ты об этом. Не смог я пройти мимо, да и как, если рядом живое существо погибает! Не по-человечески это.
«Ага, и псов ты подкармливаешь по доброте душевной, и воронов по осени не стреляешь».
— К смергу твою хмарь, старик! Я осквернённый, а не дебил. Говори прямо, чего надо?
Старик насмешливо прищурился:
— Ни слова не понял. Это ты на каком языке сейчас сказал?
Либо этот хмырь совсем дурак, либо прикидывается, но выяснять не было ни сил, ни желания.
— Что тебе нужно, спрашиваю.
— Я ведь с вашим племенем дел не имел, — Бернард сердито сверкнул блёкло-серыми глазами. — Мы люд простой, живём как умеем, рабов не держим — эта роскошь для толстожопых вельмож. И законы у нас простые: чужую жизнь уважаем, всегда помочь друг другу стараемся. Ты Аду не слушай, она никогда кротким нравом не отличалась, но сердце у неё доброе. Она тебя с того света вытащила и ни медяка за это не запросила, а ты тут нас в корысти обвиняешь. Такова, значит, благодарность осквернённых?
А не так-то прост этот свободный! Только придуривается дряхлым сморчком, но закалка в нём чувствуется. Не боится, не юлит, говорит что думает. Это не старшак нахрапистый, такого и уважать не зазорно.
— Так в… ты не из-за награды?
Бернард собрался что-то ответить, но тут вернулась Ада и, глянув в сторону Харо, укоризненно покачала головой.
— Ты б прикрыл своё богатство, женщина всё-таки, смущаешь, — старик хитро подмигнул.
В комнате стояла приятная прохлада, без покрывала жар не так мучил, но раз уж надо… Харо неохотно прикрылся сырой простынёй. Ада поставила рядом с пустой кружкой какую-то склянку с пилюлями и, скрестив руки на груди, сурово воззрилась на него сверху вниз:
— Скажи-ка, чудо моё скорпионье, ты что-то употреблял?
— Конкретнее.
— Наркотические вещества, например.
Харо чуть склонил голову набок, ожидая пояснения получше.
— Ну, знаешь, что-то, от чего хорошо становится, — догадавшись, Ада подобрала слова попроще, — или видится всякое.
— Поганки, что ли?
— Какие такие поганки?
— Грибы синие. Но я ими особо не увлекался.
— Может, тогда лекарства какие-нибудь? Пилюли?
Вспомнилось, как Ровена рассказывала об антидоте, и какая после него бывает ломка.
— Антидот.
— Что ещё за антидот?
— Все осквернённые обязаны принимать антидот. Он будто бы деструкцию замедляет, но говорят, хма… ложь это. Травят нас, чтоб послушными были.
Бернард негодующе закряхтел, лекарка же задумчиво приложила палец к губам и, постояв так недолго, кивнула:
— Любопытно… А сколько тебе лет?
— Двадцать или около того.
— Около того? Ты что, возраста своего не знаешь?
— Точно никто из нас не знает.
— Четыре года, получается… Это действительно многое объясняет.
— Что именно? — спросил Бернард, усаживаясь на стул.
— Абстинентный синдром у него. Я поначалу на воспаление списывала. Впрочем, так оно и было, но антибиотик всё же сработал. Помнишь, жар почти спал, а через день начались судороги?
— Ну?
— Я потому и решила, что не жилец наш скорпион, а он всё никак подыхать не собирался. Рана-то заживала хорошо, даже быстрее, чем я ожидала, но вот жар и судороги с толку сбивали, а оно вон как, оказывается, — Ада указала на принесённую ею склянку. — Вот, а то закончилось… Это жаропонижающее, не криви морду! Одну прими сейчас, вторую на случай, если температура не спадёт. Проконтролируй его, Берн.
— Сделаю.
— И как долго это будет длиться? — поторопился спросить Харо, пока лекарка не ушла.
— А это, скорпион, одним богам известно.
— Дерьмо!
— Радуйся, что жив остался. Если бы не Бернард, гнить в степи твоим обглоданным костям. И ещё, — уже у порога она повернулась к задумавшемуся о чём-то старику. — Покорми его, только бульоном, ничего тяжёлого не давай, как бы ни просил. А ночью выведи прогуляться, ему нужно двигаться побольше, быстрее на ноги встанет. Завтра зайду, проверю.
После её ухода Бернард какое-то время молчал, уткнувшись взглядом куда-то в пол, потом поднял голову и внимательно посмотрел на Харо:
— Ты ведь беглый, да?
— С чего ты взял?
— В кандалах, без хозяина, а раз уж тебя никто не разыскивает, значит, в мертвецы списали. Кто ж в своём уме станет без причины убивать ходячий мешок золота?
