Барбара кашлянула.
– Как вам это удалось? – спросил Томпсон. – В смысле, раскрыть преступления?
Ответ был краток:
– Случайно.
– А теперь вас мучает совесть?
– Я – беженец, мистер Томпсон. Моих родителей расстреляли фашисты. Мне не жалко убийц. Но я был более чем милостив к ним. А если бы меня мучила совесть за чужие преступления, я бы давно покончил с собой.
– Тогда почему вы здесь?
Карлсен с расстановкой произнёс:
– В вашей замечательной стране меня, десятилетнего, взяла к себе семья – супружеская пара и их сын, мой ровесник. Пару месяцев назад он сбежал из дома. Его родители обвинили в этом меня и, можно сказать, временно выгнали из дома.
– Выкиньте их из головы, – вставила Ольга и язвительно добавила: – Эта замечательная страна всегда будет отторгать инородную кровь. А побег здесь всегда считался грехом иностранного происхождения.
Карлсен не стал комментировать.
Томпсон спросил:
– Вы как-то причастны к побегу их сына?
– Не больше, чем к смертям преступников, которым я дал возможность самим выбрать свою участь.
Юноша смахнул со лба нависшую прядь и посмотрел на Бульденежа.
– Всё, что я делал, это лишь пытался посеять в нём зерно ответственности, но он сбежал, как дезертир, не думая о семье и последствиях. Я назову это бунтарством без причины.
– Изгой! – громыхнул менторский тон, в воздух поднялся и задрожал указательный палец.
– Авантюрист, – сказал Карлсен, – вот более подходящее слово. Любитель ловли рыбы в мутной воде.
У старого джентльмена взыграли нервы, но он сдержался и насмешливо выкрикнул:
– Будьте тогда и к нам милостивы, молодой человек, и скажите, наконец, что такого плохого в свободе выбора своей личности?
– Пожалуйста. Люди, как он и как вы, лишённые ответственности, часто бывают опасны. Вы рушите общество, пока другие кровью, потом и слезами ставят его на ноги, – с мрачной лёгкостью произнёс Карлсен.
Бульденеж сорвался, захрипел:
– Взгляни на мои руки, дерзкий мальчишка! Взгляни! Я не могу работать!
Его руки трепетали, как бельё на ветру.
– Я даже кулаком в твоё нахальное лицо не попаду!
Он повернулся к Томпсону, от волнения у него сел голос.
– В молодости я бы разбил его лицо напополам, на две равные части!
Томпсон выразил кроткое восхищение, попутно поглядев на свою ладонь. В попытке свести разговор к шутке он произнёс:
– Кажется, я начинаю понимать, за что вас выгнали. Если вы и с приёмными родителями так разговаривали…
В него тут же вонзился острый взгляд Адама.
– По их версии, я тронулся умом, когда в десять лет потерял отца, вследствие чего стал давить на их сына психологически, результатом чего и стал его побег.
Барбара громко откашлялась.
– Сколько вам лет?
– Девятнадцать.
Томпсон поморщил лоб.
– Выглядите старше. Гораздо старше, – добавил он с задумчивой усмешкой.
Сара собрала пустые стаканы.
– Барбара, принесите мяч.
– Минуту, мистер Джейкобс.
6
Пока Барбара ходила за мячом, доктор сказал:
– Ваши объяснения, мистер Карлсен, логичны, как поведение скорпиона. Тронешь его – он ужалит. Точно и просто. С вами, если этого не понимать, можно здорово схлопотать.
Он ткнул пальцем в очки на переносице и улыбнулся.
– Нужно выпросить у короля разрешение на изъятие вашего мозга для исследования…
– У британцев странное чувство юмора, – взгляд Адама в тот момент был практически невыносим. – У меня стойкое чувство, что я – домашнее животное, которое когда-то подобрали, а потом отправили в клинику для кастрации.
Ольга зашлась грубым смехом.
– Отлично! Браво, браво!
Остальные молчали.
У Карлсена заалели пятна на скулах. Так бывало каждый раз, когда он говорил о себе. Словно разгоралась лампочка, готовая заискрить.
Доктор принялся делать запись. Пока он выводил слово «кастрация», хлопнула входная дверь, зашаркали по коридору. На пороге гостиной появился запыхавшийся Патрик с коробками в руках.
– Ма! Куда провизию ставить?
– Барбара вышла, Патрик, – сказал доктор.
– Ой, извините.
Ольга распахнула перед парнем халат.
– Мы как раз говорили про кастрацию, – протянула она прокуренным голосом старой бандерши.
Её голая грудь была измазана масляной краской.
Щёки Патрика, румяные от мороза, смущённо надулись.
Доктор Джейкобс встал и запахнул халат на Ольге.
– Унеси это на кухню, – сказал он Патрику.
Томпсон подумал, как пугающе Патрик похож на свою мать. Полнота, грубые черты неподвижного всё ещё детского лица. Интонации тонкого голоса, как у капризной девчонки. «Ещё одно ничтожество из рода Холлисов», – решил Томпсон.
– Вы правы, – шепнул он Бульденежу, – похоже, я – моральный урод.
– А, вы подумали, как жалок Патрик? – старик говорил расслабленно, как будто его разморило на солнце.
– Пожалуйста, тише…
Барбара принесла резиновый мяч.
– Играем, – доктор бросил мяч Бульденежу. – Венера!
– Зефир! – Бульденеж поймал мяч и тут же направил Карлсену. – Весна!
– Взрыв! – Адам бросил мяч Урсуле. – Рассвет!
– Незнакомец! – Урсула с трудом поймала, затем запустила в Томпсона. – Воскресенье!
Джеффри Томпсон схватил мяч и точно онемел.
– Вы язык проглотили? – встрепенулась Урсула.
Так и есть.
– Вы должны говорить, не задумываясь, – слегка попенял доктор.
Мужчина собрался.
– Извините… Воскресенье? Гм. Конец.
– Конец? – повторил Бульденеж таким тоном, как будто заподозрил, что Томпсон сошёл с ума.
– Примитивно! – не могла успокоиться Урсула.
Доктор хлопнул в ладони, поторапливая.
– Кидайте, кидайте!
– Сейчас… – Томпсон прокашлялся. – Тело!
– Ванесса! О… – Сара поняла, что сглупила. – Простите. Я не ожидала…
Барбара резко оторвалась от стены.
– Вы должны бросать только пациентам! – казалось, она сейчас кинется и вопьётся зубами в Томпсона.
– Кидай! Кидай! – твердил как заведённый Джейкобс.
