Без очков он выглядел таким беззащитным…
Он опустил глаза.
Сквозняк подхватил пламя свечей. Те, что стояли на подоконнике, замигали и погасли. Внезапно кровь застыла в жилах. Виски и щёки загорелись резким жаром…
Она почувствовала взгляд там, в отражении, следящий за ней.
Но Майкл – как от стыда – глаза закрыл!
Взгляд словно просачивался через окно снаружи, из снежной круговерти.
Сара прижала руки к груди, замерла. Стала всматриваться. Всматриваться в темноту. Как-то Майкл говорил ей, что такое занятие помогает понять себя.
Сейчас ей было не до психологии.
Но разве мог кто-то за ней подглядывать? Все должны спать.
Воображение?
Подсознание? Возможно, что-то просилось наружу?
Совесть?..
Сара сама себе удивилась – её никогда, почти никогда, не мучила совесть. Она была честна. Всегда была. И продолжает быть. Как-то раз она не подмела под мебелью…
– Ты выйдешь за меня?
По обнажённой спине словно ангел крылом провёл. По коже пробежали тёплые мурашки. От этих внезапных слов всё другое перестало что-либо значить.
Сара вновь стала слышать, каким приятным, а не зловещим было потрескивание в разожжённом камине.
Теперь она думала о том, сколько счастливого времени у неё впереди.
2
Барбара не спала. Читала.
Впервые за много лет взяла в руки Библию – где-то там она надеялась отыскать ответы – и села с ней у ледяного окна. За плечом горела лампа.
Текст был сложным и маловразумительным. Что тогда, в детстве, когда бабушка её силой тыкала носом в пахнущие лигнином страницы, что сейчас.
Барбара хмурилась. Не могла понять, что чувствует, не могла упорядочить мысли. Даже понять, хорошие они были или плохие, – не могла.
Обычно у неё всё просто.
Постирала, приготовила, подала. Поела на кухне. Помыла посуду, приготовила отвар, обошла пациентов, проверила лекарства. Выпила чай на кухне. Убрала на крыльце, ушла мыть полы, приготовила обед. Поела на кухне. Помыла посуду, приготовила отвар, принесла мяч, подала шприц, вытерла пыль, приготовила ужин. Поела на кухне. Помыла посуду…
Нет, она не будет об этом думать.
Она читает Библию.
«…И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Моё».
Некоторое время женщина сидела неподвижно. Она почти смутилась от подступивших мыслей, вдруг фыркнула и резко бросила книгу на подоконник.
Укуталась в халат, взглянула на часы – начало второго, вышла из спальни и тихо прокралась на кухню.
Хлеб, доска, нож.
Из холодильника появилась гламорганская колбаса – тайное лакомство Барбары. Она готовила её всю войну и уже не могла отвыкнуть (одна мысль о ней посылала дрожь удовольствия по всему телу).
По кухне разлетелся запах сыра.
Два ломтя хлеба сомкнулись вокруг толстого куска с золотистой корочкой. Получившийся сандвич жадно стиснули серые зубы.
Барбара довольно чавкала, уютно устроившись у раковины. За окном завывала вьюга. Комьями летел снег.
Вдруг её челюсти замерли. В тот момент Барбара могла поклясться, что снаружи кто-то был…
3
Возня за стеной разбудила Патрика. Он сел на кровати, стряхнув с себя остатки сна. Стоны – очень тихие, – кто-то явно не спал.
Патрик протёр глаза, присел, включил ночник.
Рядом была спальня доктора Джейкобса, в ней стонала женщина.
Патрик не на шутку удивился.
Серьёзно?
Вклинился мужской голос.
Патрик прислонился ухом к стене, хотя и так было слышно – стонали от удовольствия.
Откуда она взялась?
Он встал на кровати и продолжал вслушиваться.
В комнате пахло несвежестью. Патрик не имел привычки мыться после колки дров. Обычно так и засыпал в засаленном свитере и грязных штанах.
Он постоял ещё минуту, прижавшись к стенке, прежде чем судорожно запустил в штаны руку. Глаза закрылись, в горле тут же пересохло.
Мать как-то ловила его на этом. Ничего неприятного тогда не случилось. Хотя и приятного тоже. Мать сказала только, чтоб поторапливался – дел невпроворот.
Стоны умолкли, когда Патрик уже лежал под одеялом. Перед этим он подходил к окну, не зная для чего. Вьюга, густота ночного неба. Кто-то ходит…
Кто-то ходит?!
Он спрятался под одеялом. Он не хотел, чтобы кто-то там ходил. Ему никогда не нравилось на этом утёсе. Почему доктор ему не верил? Патрик иногда врал ему, подворовывал, но это раньше, а сейчас-то он много работал и уже почти не врал.
Тогда – это было всего лишь минувшим вечером – он говорил правду.
Кто-то ходил… Снег скрипел…
Он зажмурил глаза и постарался поскорее уснуть.
4
… Трава в болоте была ему по пояс.
Он нёс над собой автоматическую винтовку, как это делали другие, только держался позади всех.
Вода была коричневая, на поверхности плавало одеяло жирной слизи. Пахло цвелью.
Он был молод, в мозгах у него было правильное воспитание.
Его учили быть должным.
В эту самую минуту в этой болотной слизи он отдавал долг стране, в которой родился и едва успел вырасти.
Долг был велик, как сама страна. Чем больше колоний у страны прибывало, тем больше становился его долг. Никаких сомнений в том, что все прибывающие вместе с колониями голодные рты – это его забота.
Он хотел есть. Хотел пить.
Но еда и питьё, что он нёс, были предназначены не ему, а тем, другим.
Говорят, они ничего не умеют и не знают. Не слышали Мусоргского, не читали Генри Джеймса, они вообще не читают и, как следствие, не пишут, даже не разговаривают, общаются при помощи двух-трёх жестов. Плодятся и множатся. Вот их кормить нужно.
А он и знал, и слышал, и читал…
«Мочиться под себя, из строя не выходить!»
Вот что он должен был знать, а не это всё…
К ним нужно идти через болото, от которого сильно смердело.
Точно такое же он проходил вчера, когда страна прибавила в весе, проглотив часть востока. Позавчера жирок отложился в районе севера. Три дня назад стал шире запад.
Ему восемнадцать, везде поспеет.
Он шёл теперь на юг. Говорят, там ещё много кого, их тоже можно в своё лоно. А почему нет? Они, разумеется, против всех наших законов, они не будут учиться, но они готовы принять от него еду. Главное, чтобы он дошёл.
