В дверь ворвался ветер со снегом. Патрик налетел на Майкла Джейкобса в прихожей.
– Тише, тише, Патрик! Что с тобой?
Молодой человек, потеряв последние силы, навалился на стенку.
– Док… Провода в машине искромсаны… Машина не заводится!
Доктор широко раскрыл глаза.
– Мы в ловушке? Да ведь? Скажите, что происходит?
Патрик почти плакал.
Майкл Джейкобс вышел из состояния ступора и жёстко произнёс:
– Прекрати панику, ты же мужчина, соберись!
– Да, сэр… как скажете.
– Почему ты весь мокрый?
– Там кто-то есть, сэр. Вы мне не верите, но это правда. Кто-то бежал.
Доктор встревоженно нахмурился.
– За тобой? – спросил он и посмотрел в дверное стекло.
– Думаю, от меня. Я услышал шаги, бросился посмотреть, кто это был…
– Ты увидел его?
Патрик покрутил головой.
– Нет, сэр. Я почти сразу побежал к вам.
Доктор Джейкобс в смятении потёр подбородок и открыл парадную дверь. На крыльце вихрилось облако снега.
«Что же происходит? – думал Майкл Джейкобс. – И что теперь делать?»
Патрик, уже решив, что сглупил, – не нужно было бежать сломя голову, – поднялся. Тихим голосом, которому он напрасно пытался придать уверенность и твёрдость, спросил:
– Теперь только до утра ждать?
3
Доктор Джейкобс собирался ответить, его остановил шум с лестницы – какой-то вой, плач. Он решил, что это безутешная вдова. Как всегда, не вовремя.
Каким было общее удивление, когда показался и прошмыгнул мимо Джеффри Томпсон. Его состояние поразило доктора, мужчина выглядел абсолютно потерянным.
Майкл Джейкобс его окликнул:
– Вы куда?
Томпсон остановился в дверях.
– Что вы пытаетесь мне всучить, док, а?
Вырвался всхлип.
– Вы ведь их из-за меня убили, этих женщин? Это такое новое упражнение – тренировать чёрствость, да?
Снова всхлип, за ним – шёпот:
– Ваши методы жестоки… Вы ничем не лучше Гитлера… Я не стою таких жертв…
Джеффри Томпсон в одной пижаме бросился на мороз и моментально скрылся из виду.
Доктор Джейкобс схватил с полки фонарик.
– Немедленно скажи Барбаре, пусть готовит шприц…
Он накинул пальто, обмотался шарфом в клетку и, перед тем как отправиться на поиски, бросил:
– Пусть возьмёт тёплые вещи! Будем играть!
Часы пробили четыре раза.
Патрик понёсся в комнату матери.
– Ма?
Барбара сидела на полу с бутылкой, её могучая спина подпирала кровать с мёртвым телом.
– Ты чего – наклюкалась?
Она медленно перевела на сына взгляд свинцовых глаз.
– Там психу плохо. Побежал прыгать. Доктор сказал, чтоб ты уколоть готовилась. И тёплые вещи захвати. Они будут играть.
Барбара не ответила, но быстро вышла из ступора. Набрала из ампулы в шприц, сбегала наверх и вернулась с вещами. Надела пальто. В прихожей подобрала керосиновую лампу.
С крыльца, куда она вышла, был виден прыгающий луч фонарика.
Далеко забежали. Едва доносились отзвуки криков.
Надо идти, у Барбары никогда не было сомнений по поводу подчинения приказам доктора. Слово «играть» в этой ситуации не показалось ей нелепым. Она уже привыкла, что «играть» здесь было синонимом слова «лечить».
Женщина сошла с крыльца, холодный ветер подхватил её жидкие волосы и полы пальто. Подняв ворот, она двинулась напролом во мглу, туда, где трепетала полоска света. Порывы ветра почти вырвали из её рук лампу – Барбара мысленно отвлеклась в тот момент.
Но быстро собралась. И, распахнув пальто навстречу ветру, бережно прикрыла фонарь полою.
4
Патрик закрылся в ванной на первом этаже – в комнате без окон. Он проверил за шторкой. Никого. Здесь было безопасно. Здесь он сможет переждать, пока вернётся доктор.
Он будет вспоминать хорошее, что угодно. Так доктор учил его успокаиваться. А если хорошее не припомнится, нужно повторять стихи. Сознание будет занято напряжением памяти, и облако страха постепенно растворится в работе мозга. Страх, меланхолия, депрессия – всё от безделья, говорил доктор.
Стихи не давались. Но в памяти сохранилась пара детских считалок.
Сейчас он повторит одну раз двадцать (а если понадобится, то сто), а после – попытается отворить дверь ванной и даже выйти…
– Раз – за смерть, два – за рождение, три – за ветер, четыре – за землю, пять – за огонь, шесть – за воду, семь – за веселье… – забормотал прилежно Патрик.
5
Карлсен начал с комнаты Майкла Джейкобса.
Это была самая просторная спальня в доме. Два больших окна вздрагивали под натиском непогоды. В камине чернели угли, тут и там стояли свечи.
У двуспальной кровати Карлсен зажёг ночник и подсветил картину. Она висела чётко посередине стены, однако в комнатных масштабах выглядела незначительно.
Натюрморт – цветы в вазе. Каждого цветка по одному. Все разных размеров. Художника молодой человек не знал, но посчитал, что это наверняка репродукция чего-то грандиозного. В правом нижнем углу – скромная О.
Карлсен разулся и залез на кровать, чтобы рассмотреть цветы.
В такой мазне, при таком свете задача представлялась сложной. Карлсен фыркнул от раздражения.
Их было чуть больше десяти, а может, их было двадцать. Непонятно.
Пион, роза и тюльпан угадывались довольно чётко. Остальное представляло плохо различимый ребус.
Вроде бы очертания ириса…
Ветка ландыша… или купены?
Это похоже на лилию…
Маттиола? Или гиацинт?
Крокус?
Лилия?..
Остальное, что так невнятно было обозначено лишь пятнами, могло быть чем угодно. Назови Ольга на игре любой цветок – попала бы в доктора. Вполне.
Нет, идея провальная, считал Карлсен.
И всё же – бегая в снегах, Томпсон, должно быть, уже глубоко погряз в неприятностях. Отступать было бессмысленно.
Адам Карлсен замёл следы, вышел из комнаты доктора и вошёл в ту, что была напротив. Включив свет, он на мгновение замер.
В кровати лежало накрытое тело Сары.
Карлсен повертел головой. Картина с заветной О в углу висела над комодом. Совсем небольшая, меньше, чем ваза с цветами. На ней был изображён крупным планом красный мак. Всё просто. Внутри Карлсена всё ликовало.
