И все это время я наслаждалась его хриплыми стонами, его рваным дыханием. И мой голос стал его последней каплей. Как он, я шептала, опасно понизив тон, на грани слышимости, так, что даже сомнений не осталось. Ему никуда не деться. Никогда…
Кирилл перевернул меня, навис сверху и до последнего не выпускал меня из своих объятий. Чуть позже лишь на пару минут покинул меня, чтобы затем снова притянуть меня к себе и совершенно невинно прижаться губами к моим. Тот странный порыв, заставший меня отдаться на волю животным инстинктам, отхлынул, оставив вместо себя нежность и приятную усталость…
На языке вертелась фраза, которую произносить совершенно не хотелось. Не было смысла. Ведь и так все ясно. Сколько времени прошло прежде, чем я выдохнула другую, которая не давала мне покоя целый день.
— Ты говорил, если я вдруг предам… Хочу тебя попросить. Пожалуйста, если засомневаешься во мне… выслушай меня. Постарайся поверить. Не принимай поспешных решений. Хорошо? — сумбурно выдохнула я, утыкаясь носом в мужской подбородок.
— Хорошо, — чуть подумав, отозвался Воронцов.
— Обещаешь?
— Обещаю, — услышала непривычную, но очень понравившуюся теплоту в его голосе. — Держать эмоции под контролем я умею.
Конечно, умеешь… но вряд ли устоишь, если вдруг кто — нибудь скажет, что я изменила тебе. Что и озвучила. Кирилл многозначительно усмехнулся.
Глава 17
Рабочая неделя пролетела незаметно. В четверг и пятницу Кирилл пропадал в суде, я же продолжала разбираться с делом Ольги. Мы все-таки получили заключение искусствоведа. Разочаровало ли оно? Как посмотреть. Картины и правда не стоили той суммы, которая была указана экспертом. Просто потому что не смотря на кажущуюся целостность, не были в полном смысле единой коллекцией — оказалось, что одна из них хоть и принадлежала кисти Шилова, которому приписывалась, но была лишь копией с первоначального варианта и создавалась с использованием других материалов. Я немало удивилась, услышав об этом. Возник закономерный вопрос: как об этом узнал искусствовед, если доступ к оригиналу мы так и не получили. В ответ же мне заявили, что последние десять лет любители искусства практически поголовно помешались на Шилове, а совершенно случайно он знаком с ним лично.
Закавыка была проста — ранее действительно существовала коллекция из семи картин. И ценность заключалась в едином сюжете и используемых материалах — в масляных красках, используемых Шиловым. Но, к сожалению, одна из картин оказалась уничтожена. И Шилов написал новую. Вот только использовал другое масло.
Эксперт долго объяснял, в чем разница составов красок, но даже родство с художницей не помогло мне осознавать и вникнуть. Мне хватило того, что копия едва заметно отличалась от первоначальной оттенками цветов, что и было вызвано другим составом. Назвать полотно поддельным нельзя — вышло из — под кисти того же художника, несло ту же идею, но… между тем, коллекция оказалась неполной. И свою ценность как семь произведений, объединенных единой мыслью и материалами, утратила.
Для обычного любителя искусства, не заморачивающегося с ненужными деталями и подробностями, разницы не было никакой — потому и писал Шилов новое полотно. Его творческая душа страдала, угнетенная виной в утрате последнего полотна. И дабы почитатели его таланта могли и далее любоваться коллекцией, он сделал то, что терпеть не могут художники, — воссоздал картину.
— Яков — интересная личность, он всю жизнь пишет не ради продажи. Его чувства требуют воплощения, и он покоряется им, — объяснял эксперт Владимир Егорович. — Он и седьмую — то сам уничтожил — бес попутал. Творческие люди, поймите же.
Я не понимала. Мать очень трепетно относилась к своим творениям и даже не подходила к ним в плохом настроении. Впрочем, все люди разные. И повода не верить Владимиру Егоровичу не нашлось — Воронцов уверенно заявил, что ему можно доверять.
— Вышло глупо. Он их впервые показал общественности. Которая, к слову, рукоплескала таланту Якова. Картины приметил один весьма известный человек — главный почитатель таланта. А после закрытия и произошла трагедия. Конечно же, Яков сразу же дал знать покупателю о случившемся. И тот был согласен на замену. Только к покупателю они так и не попали — Яков распродал их по одной. Экспертная оценка, выполненная для полной коллекции, попала в массы, но Яков, не желая обманывать своих почитателей, постарался ее отозвать.
После слов Владимира Егоровича я видела Шилова как очень трепетного, но излишне эмоционального художника. Совершенно незаинтересованного в деньгах. Забавно: когда мы не желаем богатств, они сами идут к нам в руки.
Таким образом, Ольга и сама попалась на удочку — видимо она наткнулась на ту самую первую оценку, а Егор Керцев по каким — то причинам делать новую не стал. Теперь же меня мучил вопрос: знали ли они о копии? Если да, то тогда становятся понятны порывы бывших супругов передать друг другу картины. Анализируя действия и поведения Ольги, я могла сказать, что как таковой истинной любви к живописи я в ней не заметила — скорее самолюбование и наслаждение от осознания, какими ценностями она владеет. Узнав же, что последняя картина — не та, она была расстроена — так долго собирала все воедино! И порывы Михаила кажутся логичными — продать за ту баснословную сумму коллекцию он может, но, насколько я поняла, тайны из «дорисовки» не делалось. А терять репутацию из — за, выражаясь словами Ольги, мазни совершенно глупо.
Мне следовало спросить, почему в день нашего обращения Владимир Егорович отнесся к нам с такой недоброжелательностью, сделав вид, что понятия не имеет о творчестве Шилова. Спросила. Эксперт расплылся в улыбке и посетовал на семейные трудности — не до клиентов ему было. Сейчас же все наладилось, а оплата его услуг, перечисленная на счет в банке Воронцовым, его весьма и весьма устроила.
Так что к субботе одной проблемой стало меньше, но волноваться я все равно не перестала. Наверное, именно поэтому Кирилл настоял мне быть в офисе, а не ехать с ним на судебные заседания — толку было от этого было мало. После той ночи Кирилл стал мне еще ближе — но ночевку дома я отвоевала. Что удивительно, Воронцов вошел в мое положение, согласившись, что несколько неудобно разрываться между двумя квартирами и надо бы поразмыслить над этим на досуге.
Вернувшийся из суда Кирилл, едва успев зайти в приемную, сразу же направился ко мне.
— Как же меня это все достало, — резко бросил он. — Скажи мне, как люди могут жить, будучи настолько недалекими, наивными и глупыми? Сил моих больше нет!
С той ночи он перестал возвращать на лицо маску и даже днем вел себя со мной раскованно. Как маленький мальчик, который плачет только для того, чтобы его обняли и пожалели. Я и встала, прижимаясь к Воронцову, обняла его за талию и поцеловала в уголок губ.
— Если бы все были умными, Кир, ты бы остался без работы, — улыбнулась я.
Мне льстило, что он делится со мной своими переживаниями. Нельзя держать все в себе — рано или поздно эмоции вырвутся наружу. Кроме того, Кирилл начал говорить, как нормальный человек — без сложных зубодробительных конструкций, уместных больше в текстах законов и договоров, но никак не при диалоге.
