Наташа нервничает и вцепилась в мою руку с такой силой, что через слои одежды причиняет боль. Я давно не был в доме Шведовых. И сейчас не хочу переступать его порог. Даян, возможно, проклинает меня, глядя сверху на то, что осталось от нашей дружбы с его сыном, и то, как я поступил с его дочерью, но мне плевать. Пусть проклинает. Вернуться в Питер изначально было плохой идеей, тем более отвечать на звонки той, которую поклялся больше никогда не трогать. Но снова оттолкнуть не хватает сил. Слишком она искренняя в своих чувствах. И ничего не меняется. Смотрит голубыми безумными глазами, и всё переворачивается внутри от этого взгляда и её присутствия.
Наташа долго ищет ключ в сумочке, находит, но попасть в замочную скважину не может. Роняет его. Пытается поднять, но он снова выпадает из её рук. Я молча наблюдаю за ней, разглядывая стройную фигуру, а потом прошу отойти в сторону. Сам всё делаю. Толкаю дверь ногой и киваю, чтобы проходила.
— Я внутрь не пойду.
Не смогу. У каждого давно своя жизнь, и ни к чему эти попытки сближения. Наташа смотрит на меня заплаканными глазами, и будь я хоть каплю на той же грани, что и она, прижал бы её к стене и впился в рот губами, чтобы больше не отпустить. Неужели не видит, что я держусь из последних сил? Ещё чуть-чуть, и сорвусь. Она же строит отношения с другим, у них к свадьбе дело идёт — я не могу во второй раз разрушить её жизнь. Мне и тогда не следовало этого делать. Жаль, изменить ничего нельзя. Я бы не забирал Наташу к себе жить, не занимался с ней любовью, как обезумевший подросток, не позволил ей себя полюбить.
Сбрасываю её руку и хочу уйти, но вдруг вижу на полу детскую обувь. Крошечные кроссовки красного цвета и ярко-оранжевые сандалии. Я хмурюсь, ничего не понимая, и приоткрываю дверь в дом, разглядывая прихожую. Пробегаюсь глазами по вешалке. Там верхняя одежда и среди взрослой — детская. Маленькая серая курточка размером с две моих ладони.
Они с Ракитиным... Нет, гадёныш бы обязательно похвалился такой новостью. Исключено. Наташа прилетела с подругой и её ребёнком? Это больше похоже на правду. К тому же на полу слишком много взрослой обуви.
Бросаю быстрый взгляд на Наташу. Она наблюдает за мной и жуёт губу. Опять в слезах. Желание развернуться и уйти становится сильнее, но я не могу сдвинуться с места. У этой девочки всегда получалось пробить мою броню, и сейчас она к этому снова близка. Опасно близка и, похоже, догадывается об этом.
Ещё один взгляд в сторону прихожей. Замечаю на комоде несколько детских машинок, а в конце коридора стоит беговел. Мальчик? У неё в доме живет маленький мальчик?
— Так и будешь стоять или всё же зайдёшь и посмотришь на него? — спрашивает Наташа дрожащим голосом, и мне кажется, что она становится ещё бледнее в этот момент.
Я не могу сделать вздох. В голове что-то щёлкает и ударяет по нервам с такой силой, что я ощущаю физическую боль. В районе сердца.
— На него? — Щурюсь и смотрю на Наташу цепким взглядом.
— Тим… Его полное имя Тимур. В прошлый раз ты сам домыслил лишнее...
— Тимур? — тупо переспрашиваю я и гоню от себя мысли, что это то, о чём я догадываюсь. Потому что этого просто не может быть.
— Да. Ему два. Два года и три месяца.
Выдержка летит к чертям. Я словно попал в эпицентр боя, и в меня летят стрелы. Много стрел, и все они с отравленными наконечниками, причиняющими такую сильную боль, что я ощущаю горький привкус во рту. А ещё впервые за долгое время я чувствую себя живым.
Делаю шаг в прихожую и скидываю ботинки. Хотя в таком состоянии удивительно, как я сообразил это сделать. Или меня попросила Наташа? Прохожу в гостиную и замечаю гору игрушек: машинки, конструкторы, на столе лежат книжки... В доме царит тишина. Обычно ведь дети создают шум. Почему он молчит?
Меня штормит, и я не могу собраться с мыслями. Разглядываю детские вещи не в состоянии уложить подобное в голове.
— Наташа, ты вернулась? — слышится незнакомый женский голос, и я поворачиваю голову на звук. — Тима я уложила, он, похоже, приболел. Завтра нужно вызвать врача...
Женщина, спустившись с лестницы, замечает меня в гостиной, и меняется в лице.
— Всё нормально, Сима. Ты иди, пожалуйста, к себе. Я тебе позже всё объясню, — просит Наташа.
Сима кивает, не сводя с меня огромных потрясённых глаз, похожих на блюдца. А потом уходит, и мы снова остаёмся одни. Среди игрушек и детских вещей.
Два года и три месяца. Тим. И слова Макса, которые врезались в память в больнице, только сейчас приобретают правильный смысл. «А ты заедь к ней без звонка, как и я, и будешь сильно удивлён».
— Идём. — Наташа проходит мимо и поднимается по лестнице. — Так даже лучше, что он сейчас спит. В эти моменты Тимур особенно на тебя похож. Только предупреждаю сразу: если ты захочешь провести тест ДНК, то мой ответ отрицательный.
Эти слова снова летят в цель. Наташа уже почти поднялась наверх, а я всё ещё стою внизу и смотрю на неё. Я знаю каждый закуток в доме и догадываюсь, в какой из комнат находится сейчас ребёнок. Поднимаюсь следом за Наташей и останавливаюсь у двери. Здесь когда-то была моя спальня. У стены, рядом с диваном, стоит кроватка. В комнате приглушённый свет и пахнет чем-то вкусным и сладким. Как в детстве. Я не могу сделать шага, наблюдая, как Наташа склоняется над кроваткой, и не верю, что судьба могла так жестоко со мной поступить. Это не может быть правдой. Мы же предохранялись. Я контролировал этот вопрос, а Наташа пила таблетки.
На мгновение она поднимает голову и бросает на меня вопросительный взгляд. Я впервые вижу на её лице такое выражение. В нём столько нежности, любви и тепла, что снова перехватывает дыхание и щемит в сердце.
На ватных ногах я приближаюсь к кроватке и замечаю тёмную макушку. Тельце ребёнка накрыто одеялом, а маленькие ручки лежат сверху и сжаты в кулаки. Ресницы слабо подрагивают во сне. Я с жадностью рассматриваю лицо малыша, и кажется, снова умираю в этот момент, как и два года назад, когда пережил клиническую смерть. Меня оглушают удары собственного сердца. У Наташи такая яркая и запоминающаяся внешность, но мальчик — моя копия. Мальчик... Мой сын...
Запускаю пятерню в волосы и втягиваю через нос воздух, понимая, что всё это время не дышал. Наташа не сводит с меня влажных глаз и дрожит. Я отворачиваюсь и отрицательно качаю головой. Нет, это не может быть правдой. Просто не может этого быть. Нет.
На место потрясения приходит злость. На себя, на обстоятельства и на ублюдка Ракитина, который молчал о ребёнке и говорил, что они счастливы с Наташей и у них всё хорошо, что она обо всём забыла и не вспоминает меня. Это, блядь, вот так хорошо? И так забыла? И ведь винить некого, кроме себя. Я сам отказался от неё. От них. А Ракитин… Наверное, он любил сильнее, если смог переступить через правду и принял моего ребёнка.
— Динар, — окликает меня Наташа, аккуратно касаясь рукой, и я вздрагиваю, перевожу взгляд на сына. — Идём вниз. Я не хочу разбудить Тимура: он беспокойно спит, когда недомогает. Мы вчера гуляли в парке и ездили кататься на катере… Скорее всего, простыл.
