Когда мои ноги подкосились, Кирилл подхватил меня и куда-то понёс. Через несколько минут мы оказались в ванной. Он поставил меня на пол и захлопнул за нами дверь.
Теперь я могла видеть его. Он не смотрел на меня. Новое отстранённое выражение поселилось в его некогда живых глазах. Изнемогая от неизвестности и пережитого ужаса, я подошла к нему и заключила в объятия. Прижалась всем телом настолько крепко, насколько могла. Моя одежда сразу стала влажной и запахла алкоголем. Но мне было всё равно. Мне хотелось снова ощутить наше сродство, нашу близость. Кирилл не шелохнулся. Он оставался совершенно неподвижным в моих руках. Напряжённые твёрдые мышцы.
Я отстранилась и попыталась поймать его взгляд. На мгновение он прикрыл глаза. Я увидела боль в любимых чертах. Каждая секунда тишины вколачивалась в сердце острой иглой. Мне хотелось, безумно хотелось, чтобы он, наконец, посмотрел на меня. Но, когда он это сделал, во мне что-то оборвалось. Кирилл смотрел на меня как совершенно чужой человек. Будто я была призраком. Забытым воспоминанием из прошлого. Я отшатнулась от него.
- Мне нужно кое-что тебе сказать, – его голос был холодным как сталь. Я вся внутренне сжалась от какого-то неприятного, смутного ощущения судьбоносности его дальнейших слов.
ГЛАВА 76. Кирилл
40 часов назад
Я проснулся рядом с моим сокровищем и с трудом поборол желание прижать её, сонную и горячую, к своей груди. Она была такой мягкой и соблазнительной в своей смешной футболке с единорогами. Мне нравилось разглядывать её спящей. Я не боялся, что буду застигнут врасплох её слегка насмешливым взглядом. Почему-то я чувствовал себя неуютно, когда понимал, что она замечает мой долгий пристальный взгляд на себе. Казалось, будто меня раскрыли, уличили в чём-то неподобающем… Хотя, конечно, это было глупо. Она, ведь и так уже прекрасно знала, как я к ней отношусь. Как сильно я её… то есть, как сильно я ею дорожу. Что я не могу без неё жить. Ведь знала же?
Чёрт, почему мне всегда так сложно выражать свои чувства? В книге – пожалуйста. Мои герои любят, ненавидят, презирают и боготворят. И не стесняются этого. В жизни же всё наоборот. Я всё время использую какие-то дурацкие эвфемизмы. Даже наедине с собой! Да я просто долбаный трус!
Когда я вернусь за Кирой сегодня днём, я должен, нет, просто обязан исправить эту ситуацию. Ей нужно знать, насколько она мне дорога. И надо, чтобы она услышала это от меня. Хватит уже этих дебильных писем и намёков. В этот раз я настроен серьёзно.
Я снова взглянул на милое спящее существо рядом с собой. Она была самой прекрасной женщиной на Земле. И вся – моя. Эта власть, это богатство опьяняло. Оно погружало в какое-то новое, томительно-волнительное состояние. Я буквально не мог больше ни о чём думать. Это немного пугало, но, вместе с тем, было чертовски приятно.
Я целомудренно поцеловал мою девочку в лоб и натянул одеяло повыше. Мне очень хотелось залезть под него рукой, чтобы дотронуться до тёплой мягкости тела, но я сдержался. Мне уже давно пора было уходить.
Я надеялся поскорее разделаться с тем, зачем, собственно, приехал в этот город. Но это новое состояния полной одержимости объектом моего вожделения совсем сбивало с нужных мыслей. Мне постоянно приходилось брать своё внутреннее «я» за шиворот и подталкивать его в правильном направлении. Нужно ехать. Вылезать из кровати. Идти одеваться.
Проведя неделю в обществе Киры, я стал замечать, что моё навязчивое стремление раскрыть тайну моего рождения, отступило куда-то на второй план. Я совсем потерялся в необычном для меня состоянии гармонии и удовлетворения. Однако, как бы ни было приятно мне в этом уютном мирке, мой писательский долг был превыше всего. Сейчас я был в процессе написания романа о человеке, который всю свою жизнь стремился выяснить откуда он, и кто его родители. Чувства и мысли героев я всегда писал со своих собственных, поэтому мне не оставалось ничего больше, как вернуться в шкуру своего нового персонажа. На этот раз я собирался прилюдно произвести операцию над своей собственной душой. Больше никаких невинных жертв. Теперь я был главным героем и главным объектом исследования моего романа. Я надеялся, что эта тёмная история оставит мне хоть немного света, чтобы я мог вернуться потом обратно. В своё тело. В свою жизнь. В ту жизнь, которая теперь привлекала меня куда больше, чем раньше.
Знакомая моей семьи, бывшая очевидцем событий тридцатипятилетней давности, на которую вышел Павел в своих долгих поисках моего отца, жила во Владимирской области, в небольшом городке, примерно в сорока километрах от нашего отеля.
На улице было по-осеннему противно. Я накинул капюшон и отправился к машине. Мой телефон зазвонил. Это была Алина. И что ей понадобилось от меня в такую рань? Сейчас я был совсем не настроен с ней разговаривать, поэтому перевёл его в беззвучный режим.
До места я добирался около часа. Когда подъезжал к небольшому городку, внутри всё как-то неприятно сжалось. Какие ответы ожидают меня в этом месте? Хочу ли я знать их? Наверное, теперь мне уже было не так любопытно. Возможно, стоило оставить прошлое в прошлом, как и советовал мне Павел. Теперь мне было ради чего жить. Мы с девочкой могли творить вместе. Жить вместе. Наши души были будто таинственными двойниками друг друга. Разделённые по какой-то странной вселенской ошибке, запечатанные в разные тела, они всё равно стремились слиться, стать единым целым. Мы с Кирой влияли друг на друга куда больше, нежели любые другие люди. В конечном итоге мы оба изменились. Ох, как мы противились этим изменениям! Но, несмотря на нашу борьбу, на страстное желание сохранить индивидуальность, каждый из нас стал кем-то новым. Другим человеком. Наверное, так и должно быть, когда ты находишь того единственного, ради которого был создан?
ГЛАВА 77. Кирилл
Притормозил возле нужного дома, всё ещё обдумывая то, какие чудесные возможности открываются перед тобой, когда рядом твоя родственная душа. Выходить из машины не хотелось – на улице было хмуро и промозгло. Я посидел в ней ещё какое-то время, разглядывая облезлую панельную пятиэтажку, куда мне вскоре предстояло войти. В похожем доме типовой застройки времён Советов я прожил до семнадцати лет. Неприятные воспоминания начали пронизывать меня как порывы холодного осеннего ветра.
Людмила, мой психотерапевт, потратила изрядную долю оплаченных часов на то, чтобы я простил свою бабку. Она применяла различные методики, но ничего не помогало. Я искренне хотел изменить к неё своё отношение. Но, как только вспоминал беспроглядно ужасное детство ни в чём неповинного пятилетки, то ненависть с новой силой вскипала во мне.
Людмила считала, что все мои внутренние проблемы проистекали из того факта, что когда-то в детстве я поверил, что заслуживаю подобного обращения. Что я не достоин любви. Она пыталась убедить меня в том, что ненависть к бабке, к людям в целом есть отражение моей ненависти к себе самому. По мне, так это был полный бред. Человека более эгоистичного, чем я, нужно ещё постараться отыскать! Но на приёме у Людмилы я обычно старался пусть и не принять, но, хотя бы, допустить другую точку зрения. В конце концов, кто я такой, чтобы спорить с дипломированным психиатром?
