— Шагалов? — слышу знакомую фамилию и мгновенно включаюсь.
Марика похабненько хихикает. У меня начинает все валиться из рук.
— Макс — огонь! Да. Да!.. — продолжает хихикать. — Да здесь он… — многозначительно.
Потом переключается на другую тему. А я не могу переключиться. Вяло вожу ладонями по кровати, пытаясь собрать рассыпанные вещи. Мне так неприятно…
— Яна, все в порядке? Что-нибудь нужно, — заглядывает к нам Алла.
— Все хорошо, спасибо.
— Алла, дай пластырь, пожалуйста. Ногу натер.
Макс! Замираю, прислушиваясь к разговорам за дверью. Но Макса больше не слышно.
В какой-то момент словно что-то происходит в пространстве. Исчезают едва различимые фоновые звуки. Например, звук мойки воздуха, что стоит недалеко от моей кровати.
Марика тихо чертыхается, ругаясь, что нет света. Мм… Вот в чем дело.
На сообщениях у нее рингтон сладострастного вздоха Ирен Адлер. И вздохи сыпятся один за другим. Переписывается с кем-то. Мне бы тоже хотелось написать Мише или Асе, но моя переписка всегда публична. Только голосовые. И я сдерживаю себя, не желая, чтобы нас подслушивали.
— К тебе? — слышу я тихий разговор. — Мм… Ты один? Чем будем заниматься? — провокационно.
Проходит мимо. Слышу, как открывается дверь. А потом плотно прикрывается. Ушла. Куда? Свидание… Меня накрывает, что к Максу. Потому что, если он здесь, то тоже один. Ася сказала вся компания, кроме меня и Макса тусуются сегодня в кинокомплексе.
Но я отмахиваюсь от этих болезненных мыслей. Мне ничего не сделать с этим, если это действительно так. Тогда отец прав, как это не противно…
Но я стараюсь не уподобляться ему. И не казнить внутри себя Макса авансом.
Стаскиваю с лица очки. Очень хочется снять и накладки и минуточку посмотреть в темноту, а еще в глаза Шагалову. Ты жене сделаешь так, Добби, правда?
Но снять не решаюсь. Вдруг свет внезапно включат? А я даже не знаю, где здесь выключатель, и был ли он выключен или включен. Может, у Марики просто горел ночник. А если включат внезапно?
Доктор категорически запретил «свет». Нет, нельзя… Надо терпеть.
Я стараюсь держаться. Но моральных сил у меня уже немного. Брошенные Марикой фразы пробили.
Встаю делаю шаг к своему шкафу. Веду пальцами по холодной поверхности зеркала. Человек без глаз не бывает красивый, он не цепляет. Ну то есть глаза можно домыслить. Я домысливаю глаза Макса Всегда! А без глаз, все равно, чт лица нет. Макс ведь не видел моего лица даже.
Закрываю лицо ладонями и тихо плачу. Все! Я расклеена. Чтоб вас всех! Опять менять накладки… Может и стоило остаться в больнице.
Неожиданно сзади меня обхватываю чьи-то руки. Взвизгиваю от испуга. Кровь вскипает от скачка адреналина. Рот тут же запечатывают ладонью.
Папа внушил мне этот страх с детства. Страх, что могут похитить. И на мгновенье он расцветает во всей своей красе, захлестывая с головой!
— Чч… — в ухо.
Моя кожа превращается в мембрану, я чувствую ей крепкое тело сзади. И бережно держащие меня руки. Успокаивающий поцелуй в ухо. Ладонь исчезает с лица.
Настороженно замедляю дыхание. Втягиваю глубже воздух. Колени тут же подкашиваются. Макс!
Молча разворачиваюсь в крепких руках, пряча лицо на его шее. Обнимаю за талию.
Внутри все порхает. Я словно только встала из-под наркоза — ничего не соображаю и едва держусь на ногах.
Он включает на телефоне музыку. Отыскивает мои пальцы своими и, сжимая в замок наши руки, притягивает к себе за талию. Мы танцуем медленный… Наши губы встречаются.
Это самый романтичный «беспредельщик и балбес» в мире. Заверните мне, я забираю!
Глава 21. Так мало и так много!
МАКС
Я так скучал! Щемящее чувство тоски от того, что наше время очень быстро выходит не дает расслабиться и насладиться близостью.
Я молчу. Не могу сказать ни слова. Что я, ей скажу? А когда пытается она, торможу каждую попытку поцелуем.
Меня переполняет эмоциями как глупого щенка! Надо сваливать. Вот-вот врубят свет. Веду носом от виска, по ушку и спускаюсь на шею, пропитываясь поглубже ее запахом. И, прикоснувшись кончиком носа к ее носу, замираю, давая себе еще минуту. Нежные подушечки ее пальцев, подрагивая, скользят по моему лицу. «Рассматривает». Это очень приятное ощущение. Ощупывает мои губы. Ласково прикусываю пальчик.
Ну все, Макс, давай… Так мало!
Но мало будет всегда, даже если я останусь ночевать в этой кровати. Мне будет мало и в процессе, и с утра, и вообще!
Напоследок впиваюсь еще раз в приоткрытые мягкие губы, целую в бровь, в нос, в ушко. С жадным шипением кусаю в изгиб у основания шеи, ловя телом ее реакцию. В эмоциях впечатываюсь губами в ладонь и целую пальчик со своим колечком.
Отпускай! Все!
Одергивая руки, делаю шаг назад. Ловит меня за рубашку.
— Стой…
В это же мгновение, как по волшебству включается свет.
Мышка! Я не могу…
Мне хочется проораться от того, что нельзя мешать людям, когда они чувствуют так и такое! Ни у кого нет на это права! Но… некоторые считают, что у них есть.
Яна снимает с большого пальца лаконичное кольцо — широкий обод с тремя утопленными через равные расстояния черными матовыми камнями. Надевает мне на мизинец. От этого жеста мне еще горячее и пронзительнее. Решительно отталкивает в грудь.
— Не подставляйся.
Еще раз коротко целую в губы. Вот такие вот у нас сегодня признания в любви. Это они!
Обняв себя за плечи, замирает.
Над дверью комнаты уже работают камеры и мне нельзя просто выйти. Поэтому я ухожу оставленной для себя тропинкой как Карлсон. Сначала на подоконник, потом на пожарную лестницу и наверх, в свое открытое окно.
«Он ушел, но обещал вернуться!» Обязательно придумаю, как сделать это.
Падаю, не раздеваясь, на кровать. И, закрыв глаза, заново перевариваю каждое мгновение и прикосновение между нами. Запах, вкус, ощущения… В груди то порхает, то сводит, то все переворачивается и ноет.
Влюбился, Добби?
— Мм… — кусаю губы от этой бури эмоций.
Кручу на пальце колечко. Самую малость большевато, не потерять бы. Мне почти хорошо! Наш роман продолжается. Пусть ущербно, но все-таки… В нем столько всего, что ни один мой «полноценный» и рядом не стоял. И я очень надеюсь, что моя Мышка где-то рядом по шкале неадеквата! Иначе, хоть топись. Потому что дистанцию я могу пережить. А вот невзаимность меня порвет к хренам!
И почему-то в этот момент вспоминается мне Кислицын. Год пацан по своей Ритки страдал, без всякого намека на взаимность. Я бы сдох, честно.
