Внезапно следовавшая за ними «Асама» начала поворачивать вправо, преграждая русским выход из порта, а пролетевшие со стороны противоположного борта русской канонерки миноносцы пошли на последовательную циркуляцию, имея явной целью нагнать канонерскую лодку. Со своей стороны японские моряки сделали все возможное, чтобы спровоцировать русских на смену курса. И только теперь холодный пот прошил командира «Такачихо». А всему виной стали действия команды русской канонерки. По всей видимости, там и не думали отворачивать, продолжая держать курс прямиком на «Асаму». Но что было еще хуже — в этот момент у кого-то из командиров миноносцев не выдержали нервы.
— Мина! Они пустили по русским мину! — под самым ухом взревел артиллерийский офицер крейсера и, словно маленький, запрыгал на месте, указывая рукой на пенную полосу устремившуюся в сторону «Корейца».
— Идиоты! — не поддержал восторга своего офицера Мори и с досады саданул биноклем по поручню мостика, отчего тонкий и хрупкий оптический прибор разлетелся вдребезги. Следующие секунды буквально растянулись во времени. Не смотря на то, что бинокль оказался разбит, он и так прекрасно видел, что восьмидюймовое орудие ближнего к нему правого бота канонерской лодки пришло в движение, начав выцеливать броненосный крейсер, а кормовая шестидюймовка уставилась черным жерлом своего ствола на его бронепалубник. Единственное, что он успел предпринять, до того как первый русский снаряд впился в борт «Такачихо», это схватить за шкирку первых попавшихся под руку офицеров и втащить их за собой внутрь прикрытой броней рубки. А потом началось избиение приблизившихся в свете дня слишком близко к вражескому кораблю миноносцев.
Так нерасторопность канониров японских крейсеров и несогласованность действий всех вымпелов эскадры позволили русским выпустить десятки снарядов до того, как они начали получать в ответ. И пусть большая их часть приходилась на практически безвредные 37-мм бронебойные малыши, выпущенные кормовыми револьверными пушками по кинувшимся вслед канонерке миноносцам, даже они умудрились найти свои жертвы. Что уж было говорить про два восьмидюймовых и столько же шестидюймовых чемодана уже успевших попробовать на прочность корабли Императорского Флота Японии. Третий, поразивший корму «Такачихо» 152-мм снаряд, полностью вывел из строя кормовое орудие, при том, что свою лепту вносили и снаряды меньшего калибра куда более часто рвущиеся на борту и палубе японского бронепалубника. В результате, когда к орудиям подали таки первые снаряды, по русской канонерке могли вести огонь лишь пара шестидюймовок «Такачихо» и столько же 120-мм пушек ушедшей вперед «Чиоды». В результате Мори был поставлен перед непростым выбором — продолжать идти вслед даже не думающей менять курс «Чиоды», чей командир, по всей видимости решил перекрыть путь заметному даже с такого расстояния и уже давшему ход «Памяти Азова» или попытаться принять вправо, чтобы ввести в бой еще два оставшихся невредимыми 152-мм орудия.
Не имея много времени на обдумывание плюсов и минусов того или иного решения, капитан 1-го ранга Мори здраво рассудил, что с одной то канонеркой броненосный крейсер справится играючи, не смотря на уже полученные повреждения, а вот против русского крейсера, по водоизмещению превосходящего «Чиоду» с «Такачихо» вместе взятых и вооруженного уже четырьмя такими же восьмидюймовками, что как раз устроили заметный пожар на борту «Асамы», капитану 2-го ранга Мураками в одиночку было не совладать. Более того, обоим японским крейсерам вряд ли было по силу справиться с таким крупным, да еще и бронированным противником. А вот задержать его до того, как будет пущена на дно эта бешенная канонерка — вполне по силам. Тем более что последняя уже вовсю полыхала, получив с дюжину попаданий снарядами среднего калибра. Плюс подрыв самоходной мины, вошедшей в левый борт «Корейца» в районе машинного отделения, не оставлял русским ни малейшего шанса на спасение.
От одновременного подрыва обрушившихся на корму и правый борт снарядов, просвистевших буквально над головой тех, кто находился на ходовом мостике, канонерка даже просела в воду. Помимо японских снарядов, сдетонировала солидная часть русских, что уже были поданы к орудиям, отчего взрыв действительно вышел ошеломительным. Из разверзшегося на верхней палубе филиала Ада во все стороны полетели обломки и перекрученные в невероятных позах тела моряков. В одно мгновение «Кореец» потерял ретирадную пушку, три девятифунтовых орудия и кормовые револьверные пушки вместе с их расчетами. Стоило облаку взрыва остаться за кормой продолжавшей потихоньку разгоняться канонерки, как взгляду предстала удручающая картина — все находившееся в промежутке от кормового орудия до дымовой трубы было раскурочено, разбито, либо сметено за борт. А на остатках палубы и обломках шлюпок разгорался нешуточный пожар. Из тех, кто находился на мостике, погибли сигнальщик Кузнецов и мичман Дурново. Все остальные отделались контузией. На их счастье единственная дымовая труба канонерки приняла на себя весь рой осколков, превративших ее в дуршлаг. Однако, хоть и затапливаемые через подводную пробоину, но продолжавшие работать машины не пострадали, и потому «Кореец» упрямо продолжал идти вперед, все больше сближаясь с броненосным крейсером, до которого оставалось не более кабельтова.
Перед глазами витали сплошные круги, в промежутке между которыми то и дело проступало лицо мичмана Дурново. Именно его стеклянный, сосредоточенный на одной точке, взгляд заставил Беляева сдвинуться с места.
— Эй, мичман, вставай, — с трудом подползя к вахтенному начальнику, капитан 2-го ранга принялся тормошить того. Внезапно кто-то схватил его самого за плечо и, приподняв, развернул к себе. Это оказался лейтенант Степанов, незадолго до того убежавший с мостика руководить огнем последней оставшейся восьмидюймовки. Беляев видел, что тот пытался что-то сказать, но в ушах стоял непрекращающийся гул, и потому разобрать что-либо не представлялось возможным.
— Лейтенант, надо таранить японца, — не слыша самого себя, прокричал Беляев и махнул рукой в сторону возвышающегося впереди крейсера. — Еще один залп и нам конец. Надо успеть нанести им как можно больше повреждений.
Понимая, что командир ничего не слышит, лейтенант закивал головой, давая понять, что все понял и, аккуратно опустив Беляева на палубу мостика, кинулся к штурвалу. Не смотря на царящий на борту кошмар, там уже успели заменить оглушенного и потерявшего сознание рулевого, так что артиллерийскому офицеру осталось лишь указать рукой направление, да прокричать в переговорные трубы о скором таранном ударе, в надежде что в машинном и котельном отделениях его услышат. Последнее, что он успел сделать, прежде чем весь корабль дернулся, словно дикий мустанг под седлом, это вцепиться в поручень, с куском которого он и улетел за борт, когда нос канонерской лодки с душераздирающим скрежетом рвущегося металла впился под углом близким к 45 градусам в борт «Асамы» как раз напротив второй дымовой трубы. И на все это глазами, в которых плескался истинный ужас, наблюдали моряки и солдаты императорской армии с бортов как раз проходящих мимо судов. Всего одной картины разыгравшейся прямо на их глазах трагедии стало достаточно для понимания того ужаса, что вскоре обещали обрушить на их головы западные демоны, в пасть которых они влезли по воле своего императора.
