Роберту и самому льстило слышать в свой адрес «Эй, Удзумаки, ты с нами?» или «Удзумаки сегодня не в духе». Было что-то в этом имени грандиозное, масштабное и неуязвимое. Оно придавало мальчику сил.
Стас порой думал, что именно прозвище помогло Роберту перенести все тяготы воспитательного процесса, что устроил ему дядя, заменив ему отца. Но сыном Роберт себя так и не почувствовал.
Его дядя, грубоватый, неулыбчивый и требовательный, воспитывал племянника в спартанских условиях и признавал только силу. Стас частенько замечал на предплечьях друга лиловые синяки, и тогда прозвище казалось насмешкой над слабостью его хозяина.
Но сегодня Роберт, как никто, походил на Удзумаки.
Из тощего застенчивого мальчика он превратился в широкоплечего атлета. Да, очки он все еще носил, но не те, грузные и круглые, как телескопы, а аккуратные, почти незаметные, в тонкой оправе.
Наверняка он все так же взъерошивал затылок пятерней, все так же любил широкие джинсы и все так же носил кожаную сумку-планшет через плечо… если полностью не изменился, конечно. Как-никак девять лет прошло, а за такое время жизнь любого человека может перевернуться с ног на голову.
Чувство щемящей радости не собиралось покидать Стаса, но тут он вспомнил про Гул смерти.
Марьяна все еще стояла у машины.
– Пойдем, я тебя кое с кем познакомлю.
Роберт поиграл бровями.
– Девушка твоя?
– Нет. Знакомая.
Пока шли до машины, друг, понизив голос, сказал:
– Стас, со мной вчера такое случилось, не поверишь…
– Поверю, – кивнул Стас. – Со мной «такое» случилось уже два раза. И третьего раза очень не хочется.
Когда они подошли к Марьяне, он представил ей Роберта.
– Роберт, но можно просто Роб. – Друг широко улыбнулся и легонько пожал девушке руку.
В детстве он не пользовался успехом у противоположного пола, поэтому и не пытался засматриваться на девчонок, да и возрастом был еще слишком мал. Но сейчас, с такой внешностью, он легко мог обратить на себя внимание.
– А «Колесо» работает? Как поживает дядя Сережа? – Стас и сам удивился, насколько доброжелательным тоном он это произнес.
– Не знаю, мне все равно, – бросил Роб. – Я туда не заходил.
И больше о «Колесе» ничего не сказал. «Не знаю, мне все равно» – и это пояснение от человека, который все свое детство считал «Колесо» средоточием ада на Земле.
На лице друга появилась отчужденность, а вот ее Стас не ожидал совсем.
Ощутив неприятную душевную горечь, он опустил глаза, вспоминая, как познакомился с Робертом в семилетнем возрасте на детской площадке в теткином дворе.
Они были тогда маленькие и щуплые, такие смешные и любопытные, но при этом очень разные. Объединило их отчаяние.
Соседи называли Стаса «тот нехороший мальчик», «хулиган из тридцатой квартиры», «черт кудрявый» и постоянно угрожали ему лагерем для несовершеннолетних преступников. Он был своенравным и отличался живым умом, но обращал ум явно не в то русло. Стас и сам не понял, когда это переросло в проблему, породив одиночество и желание наломать дров еще больше, не со зла, а от отчаяния.
А вот Роберт был совсем другой.
Добродушный, открытый, интеллигентный. Откуда взялась в нем эта недетская интеллигентность, для Стаса оставалось загадкой. Зато он точно знал, почему Роберт настолько смирный.
Как оказалось, его смирение – выработанная годами защитная реакция. А вжимать голову в плечи его научил дядя Сережа. Точнее, Сергей Дмитриевич Ульянов, хозяин автомастерской «Колесо» на Ботаническом бульваре, взявший опеку над племянником после того, как его родители погибли под колесами «КамАЗа».
Это случилось на трассе, в восьмидесяти километрах от Леногорска, когда они ехали в соседний Торжок. В тот день их старый «Форд Фокус» превратился в смятую груду металлолома.
Выжил только Роберт, и для него все разом изменилось.
Из единственного и любимого сына он превратился в «Эй, племянник!». Он прятал синяки, оставленные дядей, под мешковатыми свитерами и водолазками. Стас никогда не видел, чтобы летом, даже в жару, Роберт носил футболки, и ему понадобилось несколько дней наблюдений за другом, чтобы понять, в чем причина.
– Ты зачем терпишь? – спросил тогда Стас.
Роберт опустил глаза, но ответил четко и быстро (видно, он об этом часто думал):
– Если узнают, что дядька меня бьет, его лишат опекунских прав, а меня сдадут в детдом. Родственников у меня больше нет. Только дядя. А в детдом я не хочу, я лучше потерплю. Девять лет осталось потерпеть.
Роберт словно отбывал срок наказания, как несправедливо осужденный. Девять лет. Стас тогда разозлился на друга за его осторожность, но вопросы задавать перестал. Через год дядя Сережа в порыве родственной любви и в пьяном угаре сломал племяннику запястье.
Вот тогда Стас не выдержал и предложил Роберту план обороны.
Тот согласился: ему было десять, он носил имя Удзумаки и считал себя способным противостоять злу. Никаких взрослых, никаких горячих линий для подростков, никаких призывов о помощи – друзья решили все сделать сами. К тому же Стас помнил о страхе Роберта попасть в детдом, и этот страх он понимал, как никакой другой.
Они продумали все до мелочей, а уже через месяц устроили расправу над дядей Сережей и его «Колесом». Физически-то дядя почти не пострадал (если не считать толчка в грудь от разъяренного клиента), а вот репутацию на рынке услуг автосервис потерял за неделю.
Стас и Роберт не ограничились проколом шин, порчей кузова каждой из машин, стоящих на ремонте, и кражей автозапчастей, они устроили дяде Сереже настоящий буллинг в Интернете, такую атаку, что, казалось, нет в Леногорске ужаснее обслуживания, чем в «Колесе».
А потом, когда Сергей Дмитриевич сидел пьяный на втором этаже своего автосервиса и мысленно хоронил бизнес, ему позвонили на сотовый.
– Это только предупреждение, – рыкнул мужской скрипучий голос в трубку (на это ушла тысяча рублей, а текст Стас придумал лично). – Если хоть пальцем тронешь племянника, то кусок автохлама весом в тонну случайно упадет тебе на голову. Вряд ли ты при этом выживешь. Ты меня услышал, козел?
– Че-о-о? – разозлился и встревожился пьяный дядя Сережа.
Стас даже улыбнулся тогда, представив, как опухшая рожа домашнего тирана пошла пятнами.
– У меня есть ключи от твоей квартиры, – продолжали угрожать ему. – Я знаю, что в семь утра ты выгуливаешь своего лабрадора Толика, потом выходишь курить на балкон восьмого этажа, а это очень высоко, заметь. Я знаю, на что у тебя аллергия, и могу устроить тебе знатный анафилактический шок. Я знаю все твои привычки, каждый метр твоего ежедневного маршрута, а летающие кирпичи с крыши никто не отменял. Теперь ты меня услышал, козел?
