Со вчерашнего вечера он терпел еще и чертовщину, связанную с пропавшей тридцать лет назад девочкой, терпел до тошноты, до рези в мозгу ненавистный Леногорск, терпел бывшего друга, который, казалось, повзрослел только внешне.
Платов оставался таким же неуязвимым и жестоким сукиным сыном. Наверняка он, как и раньше, не спешит заводить друзей, а в плане скотства настоящий гений: если ему в голову взбредет идея, неважно какая, то он никому покоя с ней не даст.
Такой он и был, чертов Стас Платов.
А его пассия (ах, нет – знакомая) напоминала Роберту горгону Медузу с картины Караваджо. Тяжелые темные кудри, массивный подбородок, спрятанный под умелым макияжем, и взгляд, от которого каменеет сердце, недоверчивый, пронзающий холодом.
Но, как бы там она ни выглядела, Платов, очевидно, был к ней неравнодушен.
С детства Роберт отличался наблюдательностью и ловил малейшие изменения в настроении собственного дядьки, а значит, и других людей. Поэтому сразу заметил: как только Стас приближался к своей Медузе, его дыхание учащалось, зрачки расширялись, голос становился ломким и нестабильным, появлялась хрипотца. Если бы Роберт мог убедиться на приборах, то с точностью сказал бы, что у Платова наблюдается еще и бурная гальваническая реакция кожи.
Для Роберта все было настолько очевидным, что вызывало зевоту.
Они подъехали к желтому дому с колоннами не проронив ни слова, зато Платов на всю катушку врубил радио. Марьяна требовала убавить звук, но он не реагировал, после чего девушка выключила музыку сама. В ту же секунду Платов включил радио снова, а Марьяна выключила. И так еще два раза.
Роберт сидел на заднем сиденье и терпел. Опять терпел.
Когда радио смолкло окончательно и в машине воцарилась тишина, Платов устало откинулся на спинку сиденья. Роберт заметил, что бледность Стаса не проходит, а становится лишь заметнее. Его лоб на глазах покрывался испариной.
– Приехали, – не сказал, а простонал Платов в потолок салона. – Пойдемте, что ли…
Роберт протиснул широкие плечи меж передних сидений и внимательнее осмотрел лицо друга.
– Дай руку.
– Чего?
Роберт взял Стаса за запястье, прощупывая пульс, и удостоверился: пульс нитевидный, еле различимый.
– Кажется, у тебя сосудистая недостаточность. Низкое артериальное давление, плохое кровоснабжение мозга. Недалеко до обморока.
Стас поморщился.
– Знаешь, Роб, меня всегда бесило, что ты такой дотошный.
– Лучше быть дотошным, чем социопатом, – неожиданно для себя огрызнулся Роберт.
– Социопатом? – В глазах Платова сверкнуло что-то опасное и угрожающее. – Ты про меня сейчас говоришь?
– Среди нас только один социопат. – Роберт уже не мог себя остановить. Внутри сжималась пружина.
– Эй! Может, хватит? – шикнула на них Марьяна, вынула из сумочки зеркало и сунула под нос Стасу. – Тут и без дотошности видно, что ты выглядишь не очень. Глянь.
Увидев перед собой зеркало, Стас отвернулся.
– Убери это адское изобретение.
Девушка покачала головой.
– Ты с нами не пойдешь. – Она перевела взгляд на Роберта. – Мы его с собой не берем, да же, Роб? Пусть он останется в машине.
– По-моему, Марьяна права, – кивнул Роберт с серьезной миной, чтобы дать понять Стасу, что выглядит он, без преувеличения, паршиво. – Посидишь тут, а мы сходим сами.
Возражений от Стаса не последовало. Он приподнялся на сиденье и вынул из заднего кармана уже изрядно мятые фотографии Полины и Кости.
– Тогда возьмите это на всякий случай. И еще кое-что. – Стас открыл бардачок, достал шариковую ручку, черкнул по ладони, проверяя, пишет ли она, а потом на обратной стороне фотографии нарисовал небольшой круг, внутри которого, ровно по центру, поставил жирную точку. – Наблюдайте. Возможно, увидите вот этот знак, – сказал он.
– Циркумпункт? – удивился Роберт.
Стас пожал плечом.
– Не знаю… наверное… Я видел его на учительнице из сорок пятой школы. Возможно, она была в бреду, но она твердила, что Гул смерти выходит из своих границ, что скоро все живые его услышат. Показала этот знак, он был у нее вот здесь. – Стас ткнул пальцем себе в ключицу. – Что за знак, не пояснила. Но, наверное, это что-то важное.
– Ладно, разберемся, – кивнул Роберт. – Вздремни, пока мы ходим. Выглядишь так, будто двое суток не спал и бегал от живых мертвецов.
– Роб, ты издеваешься? – зло бросил Стас.
Роберт хлопнул его по плечу и одновременно с Марьяной вылез из машины. Уже на улице девушка с опаской на него покосилась.
Между ними чувствовалась неловкость, порожденная недоверием, – вполне объяснимая отстраненность двух плохо знакомых людей. Они помедлили у машины.
– Пошли? – спросила Марьяна зачем-то. Наверное, чтобы хоть что-то сказать.
– Пойдем, – кивнул Роберт и направился к чернеющей двери подъезда. – Попробуем разобраться без виновника торжества.
– Виновника торжества? – переспросила Марьяна, догоняя его.
– Если бы не Платов, жили бы мы спокойно, не искали бы никакую Полину.
– Ты, вообще-то, про мою тетю говоришь, если что. – В голосе девушки Роберт уловил претензию.
– Я понимаю, но если бы она не обратилась к Платову, жили бы мы спокойно.
– Я смотрю, ты очень хочешь жить спокойно.
– Это нормальное желание. – Роберт повысил голос. Он вдруг осознал, что с этого момента ему придется терпеть еще и девушку с глазами-ледышками и королевскими замашками. – Разве ты сама не хочешь жить спокойно?
– Хочу.
– Ну тогда знай: с Платовым этого не получится. Можешь не надеяться.
– Я не собираюсь с ним жить. Ни спокойно, ни как-то еще, – разозлилась Марьяна, – я собираюсь покончить с Гулом и понять, что случилось с тетей. На этом все.
Из подъезда вышла пожилая пара. Роберт и Марьяна придержали дверь, пропуская жильцов, и вошли в дом. По тускло освещенной лестнице поднялись на второй этаж, свернули направо, в самый конец пролета, и остановились у металлической двери с табличкой «18».
– Надеюсь, мы не ошиблись квартирой, – прошептал Роберт.
Он уже поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка, но Марьяна опередила его, чуть толкнув плечом.
Внутри квартиры зачирикала трель. Через несколько секунд с той стороны двери донесся глухой женский голос:
– Кто?
– Мы к Константину Демьянову, – громко объявила Марьяна. – Мы по делу пропавшей школьницы Полины Михайловой.
– А что вам нужно от Константина? – спросили после длительной паузы.
– Он дома? Мы хотели поговорить. Возможно, он что-то…
