– Скотина! Я жду тебя у Новомихайловского кладбища полдня, а ты, как последний говнюк…
– Это я, – перебила его Марьяна. – Стас не может говорить. Он не просыпается, Роб… я не знаю, что с ним.
В трубке ненадолго возникла тишина.
– Не понял. Как это, не просыпается? Вы что, целый день спали, что ли?
– Я везу Стаса к себе в квартиру. И ты приезжай…
– Нет. До Гула сорок минут. Езжай на кладбище. Если мы не найдем Бежова сегодня, мы покойники.
– Тогда захвати для Стаса одежду. Еще обувь какую-нибудь.
Роберт не стал ничему удивляться и переспрашивать, пообещал привезти все, что нужно, напоследок потребовав от Марьяны «быть пулей» и положил трубку.
– Стас! – в отчаянии позвала Марьяна. – Не спи! Не спи-и-и!
Но он спал. Спал как убитый.
Глава 25
Беспробудный сон
Ему надо было подняться, только тело настолько замерзло, что при попытке встать разломилось бы на куски. Стас не чувствовал ни ног, ни рук, не ощущал всего тела. Казалось, у него осталась только голова, охваченная жаром.
Он спал. Он знал, что спит, вот только это знание не давало ему преимуществ, ведь проснуться он не мог.
Из темноты сумерек на него смотрела багряного окраса змея. Она устроилась у него на груди. Огромные неоновые глаза-линзы следили за ним не отрываясь.
Аделаида.
Стас откуда-то знал, что это именно она, Аделаида.
– Ну… ч-чего… уста… в‑в-вилась? – выдохнул он, охваченный ознобом.
Сил не хватило, даже чтобы смахнуть ее с себя или протянуть руку и взять одежду.
Краем глаза он заметил, что рядом спит Марьяна.
Она ровно дышала, запрокинув голову, голая, ничем не прикрытая. Вокруг неслышно ходили люди в красных длинных одеяниях. Они сыпали на неподвижных Марьяну и Стаса опавшие листья; обмакивали пучки травы в глиняные кубки, что держали в руках, и окропляли их тела водой. Что-то шептали, наклонялись и выпрямлялись, взывая к небу, с тихим хрустом ломали ветви и плели из них фигурки.
Все это продолжалось долго, очень долго.
Сквозь пелену Стас наблюдал за людьми в красном, за их странным ритуалом, но ничего не мог сделать. Ни встать, ни прогнать незнакомцев, ни хотя бы крикнуть.
Змея на груди продолжала наблюдать его борьбу. С психотропным туманом озера, с переохлаждением и окоченевшими мышцами, со страхом, с самим собой и желанием просто отключиться и уснуть уютным сном смерти.
В голове билась мысль: «Надо разбудить Мари. Подняться и разбудить ее». Билась сильно, колко, но с каждым мгновением утихала, растворялась в неге. Стас слушал, как мерно стучит его сердце, ощущал, как тепло сна окутывает кожу, как уходит дрожь, оставляя после себя тупую томную боль, как расслабляются натянутые мышцы.
Как же он устал. Никогда в своей жизни Стас так не уставал.
Змея приподнялась, приблизила безгубый рот, прощупывая лицо Стаса шершавым плотным языком. Тот заелозил по носу, губам, щекам и лбу, коснулся челки. Стас зажмурился, внутренне содрогаясь и съеживаясь, пряча в панцирь свое сознание.
А круглые неоновые глаза все смотрели и смотрели на него, пока не растворились в пелене и окончательно не лишили Стаса сил сопротивляться грезам.
Он провалился в сон.
* * *
– Как думаешь, деда, червяку больно?
Стас разглядывает крючок с наживленным на него дождевым червем, держа леску высоко над головой и болтая ею из стороны в сторону. Солнце отблескивает, бегает по водной глади, так что приходится постоянно щуриться.
Лодка скользит по озеру, на дне лежат снасти во внушительной брезентовой сумке, две удочки и спиннинг. Стасу восемь, и он отлично знает каждую блесну, каждый крючок, каждый моток лески и наборы грузил. Он видел все, что лежит в этой брезентовой сумке: он столько раз перебирал ее загадочное содержимое у деда в гараже, что сбился со счета.
Сумка с сокровищами.
А удочки. До чего же хороши эти удочки. Одна из них пятиметровая, прочная, жесткая – это на крупную рыбу, вроде озерного сазана или сома; вторая удочка длиннее и тоньше, гибкая и чувствительная. Она – для рыбы поменьше. Можно ловить пескарей, ельца, окуней. На рожне из тальника они особенно вкусны.
Ловко управляясь с веслами, возле Стаса сидит дед Леня, одетый в клетчатую рубашку, вылинявший джинсовый жилет с сотней карманов и протертые на коленях до белизны армейские брюки.
«Хорошо, – показывает дед тягучим жестом. – Отличная рыбалка, Еж».
Стаса так называл только он.
Еж – прозвище, намекающее на сложный характер, но дед «произносил» его с улыбкой и особым жестом, забавно выставляя ладони вверх.
Стас тянет улыбку. Маленький палец продолжает тыкать в извивающегося червя с настойчивым интересом к чужой боли. Его распирает буря щенячьего восторга, ведь это его первая рыбалка с дедом. Наконец-то. Настоящее приключение настоящего исследователя и выход в море (и ничего, что море – это озеро).
– А червяк? – напоминает Стас. – Ему больно? Смотри, как он скривился.
«Я стараюсь об этом не думать», – отвечает жестами дед и улыбается.
– А я бы хотел об этом подумать, – замечает Стас.
Дед бросает на него удивленный взгляд.
«Тогда подумай. – Он кивает, останавливает лодку и поднимает весла. Показывает на глубину. – Внизу яма, там караси».
Стас тут же забывает о муках червя, переваливается через борт и с удовольствием опускает руку в теплую июльскую воду Рокота, до самого локтя. Вглядывается в темную толщу, ищет глазами блестящие спины рыбешек.
Дед хлопает его по плечу: «Сядь, уймись. Рыбалка не любит суеты».
В его глазах читается веселый блеск азарта. Стас съезжает на дно лодки на животе и закатывается смехом.
«Смотри, – жестом показывает дед Леня, посерьезнев, и берет удочку, ту, что подлиннее. – Бросаем точно в яму».
Стас кивает, тоже становясь серьезным, прячет улыбку, пытливо смотрит на мозолистые крупные руки деда, сжимающие удочку. Дед замахивается, оттягивая леску, и с коротким тихим «пл-ю-м» наживка и грузило уходят в воду. Дед устраивается в лодке удобнее, на его лице – блаженное удовольствие и умиротворенность.
Он поворачивается к Стасу: «Завтра поедешь со мной на рыбалку?»
Стас с жаром кивает, оглядываясь на «Москвич», что ярким сине-фиолетовым пятном выделяется среди светлого прибрежного песка. За последнюю неделю автомобиль два раза заглох на дороге, и дед пускал Стаса за руль, чтобы давить на педаль газа. Дед поднимал капот, что-то подкручивал и завинчивал, потом махал рукой, мол, «давай!», и Стас нажимал на педаль. Ноги еле доставали, но он старался изо всех сил, сосредоточенно сопя, как паровоз.
