Мы решили найти следующий дневник.
– Этот, – говорю я, поднимая обтянутую черной кожей тетрадь с тонкой золотой каемкой. На ее первой странице стоит дата – 30 марта 1917 года.
Передаю тетрадь Эвану, и он начинает читать.
Сегодня сидела дома, играла с Алексеем. Он, бедная обезьянка, приболел. А сейчас и так почти ничего не поделаешь. Так печально жить взаперти, как хрустальная фигурка.
Я его развлекаю – выдумываю истории о стражниках, особенно об одном – с острым носом и большими серыми зубами, который часто дергается. В моих сказках он – крыса. Алексею смешно.
У мамы снова болит голова, она отдыхает. Папа пошел в кухонный сад рубить дрова. Он говорит, что уже нарубил достаточно дров, чтобы обогреть весь Зимний дворец! Но мне кажется, ему просто нравится быть чем-то занятым. Сегодня он гулял с Т. и О. Я сказала маме, что это нечестно, что он всегда гуляет со старшими. Она меня пожурила, сказала, что папа любит нас всех, как Господь любит всех детей Его.
Днем были похороны «жертв революции». В нашем же парке! С улицы через окна доносится похоронный марш. Я спросила маму, будут ли отпевать погибших. Мама мрачно ответила, что не знает. Я сказала, что ненавижу революционеров. Она ответила, что «не надо винить ни народ, ни солдат». А кого тогда винить? Неужели нельзя выражать недовольство словами вместо оружия? Папа и так дал им Думу! Мама велела доедать ужин.
Конечно, мне жаль мужчин, лишившихся жизни, но разве мы виноваты в горе, которое они сами на себя навлекли? Папа хотел лишь мира и процветания для народа России.
Это все понарошку. Я отказываюсь верить, что это правда, и, пока все не кончится, буду делать вид, что это происходит с другой девушкой.
Храни тебя Бог, Анастасия.
31.3.1917
Сегодня завтракали в игровой. У Алексея болит рука. Она опухла и стала большой, как ствол дерева. Бедная обезьянка!
В прошлом мы сходили бы в последний раз покататься на лыжах, но теперь это нельзя. Эх. Вместо этого весь день придется сидеть дома.
Вышиваю прихватку для папиного чайника. С ярко-синей каемкой и узором – довольный чайничек на плите. Мама говорит, ему понравится. Сейчас М. играет на пианино (плохо), а Т. и О. читают. Как они могут читать в таком шуме – не понимаю, но все лучше, чем сидеть в тишине. Сегодня ушло сорок шесть слуг. Без них стало совсем тихо.
Храни тебя Бог, твоя маленькая Анастасия.
1.4.1917
Снова завтракали в игровой, потом занимались английским с мистером Гиббсом. Я насмешила всех пародиями, особенно мне удалась наша старая противная гувернантка, Софья Ивановна, которая распускает слухи о маме. Т. говорит, что изображать других некрасиво, хотя сама смеялась больше всех. После чая читали. Папа говорит, что потом пойдет убирать лед с моста. Может, пойду с ним. Солнышко нам не помешает.
Твоя верная Анастасия.
2.4.1917
Выспалась. В одиннадцать сходили на службу. Шла ужасно долго. Я вся онемела от долгого сидения, и Мария меня щипнула, когда я чуть по двинулась, – свинюшка! Но я ей отомстила, как только мы вышли из церкви.
Обед скучный, но папа сделал нам сюрприз – подарил сладости в цветной бумаге, как в старые добрые времена.
Тороплюсь – мама скоро вернется с вечерней молитвы. До завтра.
Твоя А.
«Свинюшка». Это нас смешит. Я вспоминаю, как мы с Гриффином доставали и бесили друг друга. Вообще, в дневнике Анастасии я нахожу много знакомого; у нее те же проблемы, что у всех в пятнадцать лет, – бесконечные уроки, противные братья/сестры, скука.
7.4.1917
Прости, что несколько дней ничего не писала. Жутко разболелась. Уже три дня лежу в постели, М. тоже. Надеемся, что это не корь, а иначе снова придется брить головы. Хорошо, что со мной Джемми. Проснулась, а передо мной – его мокрый носик. Выздоравливаю.
Твоя А.
10.4.1917
Сегодня прошла мимо папиного кабинета и услышала напряженный шепот. Я знаю, что подслушивать нехорошо, но ничего не могу с собой поделать, потому останавливаюсь у двери. Мама спросила, куда нас отправят. Папа ответил, что, возможно, его кузен Георг примет нас в Англии. Или нас отвезут в Швецию или Данию.
– Или Крым, – сказал папа. – Если повезет. Матушка уже там.
– Да, – ответила мама. – Хорошо ей.
Я все рассказала Марии.
– Ты же хотела путешествовать! – сказала она.
Сестра всегда лучик света даже в самой кромешной тьме.
После ужина исповедь в маминой комнате. Видимо, придется исповедаться, что я подслушивала.
Храни тебя Бог, А.
13.4.1917
Мы с М. устроили небольшое представление, как делали в польском городе Спале. Увидела, что даже стражник смеялся! Вечером – безик и чтение. Татьяна читала вслух «Графа Монте-Кристо».
– Что такое «безик»? – прерываю я Эвана, и он впервые не находит ответа.
Чувствую некое удовлетворение, пока мы ищем информацию; выясняем – это французская карточная игра. На сайте написаны правила.
– Выглядит сложно, – говорю я, закончив читать.
– Не.
Эван сидит на крутящемся стуле за моим столом. С закинутой на колено лодыжкой он похож на тонкую, искривленную четверку.
– Стандартная игра.
Я сижу на полу, прислонившись спиной к кровати.
– Умеешь играть в карты?
– В покер. И «Магию».
– То есть фокусы показываешь? – У меня в голове появляется ужасная картинка: танцующий Эван в цилиндре и плаще.
– Нет, «Магия». Magic: The Gathering. Это фэнтезийная стратегическая игра, где ты создаешь свой мир.
– Типа «Подземелий и драконов»? – Мне трудно скрыть осуждение в голосе, потому что я правда серьезно осуждаю Эвана.
Он фыркает.
– Намного круче. Мотивы похожие, но «Магия» – это соревнование на построение колоды, а DnD – просто ролевая настолка.
Я окончательно запуталась.
– Хотя в последнее время меня куда больше интересует покер и время от времени бридж, – продолжает Эван; если он и заметил осуждение в моем голосе, ему, очевидно, все равно. – Соня меня учит.
Соня? Женское имя.
– Моя бабушка, – добавляет он.
– А. Прикольно.
Значит, он играет в бридж с бабушкой.
