Мне стало еще хуже.
– Отдала? Или ее отняли?
Сергеев сжал челюсть. Я была уверена, что меня стошнит. Он повернулся прямо ко мне.
– Ее жизнь за вашу, Ваше Императорское Высочество.
Он говорил будто с презрением к любому, кто никогда не принимал такое невероятное решение, и при этом с осуждением тех, кому пришлось это сделать.
На улице зажегся фонарь. Свет озарил лицо Сергеева. Я увидела его по-другому. Маска смерти.
– Великая княжна, вы меня слышите?
– Да, – сказала я. – Я здесь.
Иногда воспоминания берут надо мной верх, будто заковывают меня в кандалы.
Я должна была задать Сергееву один последний вопрос. Остальные гости держались в стороне, но разговоры стали тише. Они знали, что он мне рассказывает, и наблюдали.
– Почему я? – выдавила я из себя. Я спрашивала себя об этом каждый день с тех пор, как проснулась в том хлеву, окруженная вонью, грязная и совершенно одна.
Я впервые заметила искреннее сострадание в глазах Сергеева.
– Почему я? – повторила я, более настойчиво.
У меня был еще один вопрос, задать который я не могла: почему она?
Когда Белая армия узнала, что Ленин приказал нас уничтожить, у них было всего несколько дней, чтобы спланировать спасение. Императору отправили тайную весточку: если можно спасти одного из детей – кого? Ответ надо передать товарищу Сергееву из Красной армии.
Тем вечером, когда отец проходил мимо солдата в узком коридоре дома Ипатьева, товарищ остановил его и протянул маленькую деревянную игрушку, якобы найденную на полу. «Это принадлежит кому-то из детей, товарищ Николай?» – спросил его Сергеев. Отец посмотрел солдату в глаза, взял деревянную лошадку и сказал: «Да, Анастасии».
– Но почему? – повторила я. – Папа объяснил, почему он выбрал меня?
– «Она всегда была самой храброй».
Никто не должен нести такую ответственность. Никогда.
Часы в гостиной пробили восемь.
– Я хочу прилечь, – сказала я Сергееву.
Мною овладело полное изнеможение, лишенное эмоций.
– Это еще не все, – сказал он.
Я не могла уже слушать, но он продолжил:
– Вы отнеслись с добротой к моему брату. Он вас не забыл, Ваше Высочество, помнил до самой смерти.
И тогда я ее увидела при свете фонаря – маленькую, но заметную ямочку на кончике носа Сергеева. Я поняла, почему его лицо показалось мне таким знакомым, почему у меня в душе возникло это странное чувство… Я узнала это лицо не по самой страшной ночи в жизни, а по счастливейшим дням.
– Илья, – прошептала я.
Его брат кивнул.
Эван не сводит глаз со страницы. Наконец он поднимает голову и смотрит на меня.
– Ну и ну.
У меня в голове – буря мыслей и чувств, наверняка тех же, что и у Анны, – скорбь, предательство, ужас, но в конце концов – надежда.
– Пишет она потрясающе.
– Тело, которое только что нашли… – я беру у него дневник. – Это не она. Девушка восемнадцати – двадцати трех лет, как сказали ученые. Девушка ее возраста, роста и сложения. Крестьянка.
Кошмарное осознание нас оглушает. Эван вздыхает, запуская пальцы в волосы.
– Значит, это не Анастасию закопали в лесу у Екатеринбурга, – тихо говорю я. – Она выжила.
…Узнав жуткую правду о своем спасении, Анна пытается разобраться, что это все значит. Она вспоминает разговоры с Ильей в госпитале Царского Села, как он нежно пытался объяснить ей, что чувствовали российские рабочие и крестьяне: пока царь наслаждался жизнью, они страдали и погибали ради его империи. Безымянная крестьянка, пожертвовавшая жизнью ради нее, приумножилась в голове Анны на миллионы.
«Мы голодаем», – говорил он, и по глазам я видела, он по себе знает, что это такое. «Мы погибаем», – говорил он, и смерть правда окружала нас в госпитале. Я отвечала то, что всегда говорила мама: «Папа чувствует вашу боль. Он любит всех россиян как родных детей».
Сейчас мне от этого противно, пустые слова в ответ на реальные страдания. Наивное оправдание ребенка. Я ничего не понимала.
Боль Анны от смерти Ильи чувствуется в каждом слове. Его брат рассказал, как он умер: когда солдат оправился, его перевели в резерв в Петрограде. Тот, который 26 февраля 1917 года был направлен императором погасить восстание на Знаменской площади. Солдаты резерва взбунтовались, и Илья был убит ударом камня в висок. Несмотря на опасность, он оставался верным идее до самого конца.
Получив дополнительное напоминание о том, насколько она одинока, Анна решила остаться в Париже, у месье Ганьона. Как-то вскоре после ужина он пришел к ней. Анна прямо спросила, почему Белая армия ее спасла и что они собираются с ней делать.
– Вы говорите словно пленница, великая княжна.
– Разве я не пленница? – спросила я.
– Разумеется, нет, – ответил он, будто оскорбившись. И добавил: – Но когда у человека в мире мало друзей, не вредно научиться ценить тех, кто у него есть.
Я поняла, что он имеет в виду.
Будто в попытке подкрепить свои слова, Ганьон посоветовал Анне изучить город света, только обязательно с сопровождающим. В дневнике она описывает прогулки по рынкам Лез-Аля, походы в кафе на Монмартре с книгой, прогулки по берегу Сены, дни в галереях Лувра, проведенные в горестных размышлениях.
Она продолжает вести дневники по той же причине, что и в Берлине, – это «единственное утешение из прежней жизни, которое еще мне доступно, и ты, очевидно, мой единственный друг; без тебя, дорогой, я точно сойду с ума», но она тщательно их скрывает, в том числе от Ганьона и его сообщников. Анна понимала, что даже использование фальшивых имен ее не спасет, если дневники попадут не в те руки, поэтому прятала их под дровяной печкой в квартире. Мы с Эваном соглашаемся, что это умно, хотя несколько пожароопасно.
Однажды во время прогулки Анна остановилась у газетного киоска рядом со станцией метро «Рю-дю-Бак». Не считая истории с Анной-самозванкой в Берлине, ей пока удавалось избегать попадания в газеты, однако заголовок одной из британских газет привлек ее внимание: «Императрица в изгнании тихо проживает в Лондоне». С трудом дыша, Анна остановилась на улице прочесть статью.
Согласно статье, вдовствующая императрица Мария Федоровна поселилась в Лондоне неподалеку от сестры, королевы Александры. Там она скорбела по сыну, императору Николаю II, о чьей казни официально сообщили в июле 1918 года. Остальные родственники правителя – жена, сын, четыре дочки, – по словам большевиков, были отправлены в безопасное место, данные о котором не сообщались. («ложь!» – прошипела Анна, дойдя до этого места, отчего продавец спросил, собирается ли она покупать газету или просто мять ее.) После драматичной миссии по спасению, организованной Королевским флотом, вдова-императрица наслаждалась жизнью более спокойной, чем была бы в Санкт-Петербурге, и отказывалась беседовать с журналистами.
