Продолжаются парижские дневники. Две недели Анна гуляет вдоль берегов Сены с сальным Ганьоном, отношения с которым заметно омрачились. Несмотря на сложные чувства Анастасии в связи с возможной встречей с бабушкой, тот факт, что гран-мама наняла кого-то выяснить, настоящая ли это княжна, влечет девушку в Лондон.
Я спрашиваю: «Когда вы меня увезете?» Он отвечает: «Скоро. Ленин, к сожалению, набирает обороты, время еще не пришло». Как мы узнаем, что оно пришло? И что это значит? На эти вопросы он не отвечает.
Одно она знает наверняка – вечно оставаться в квартире на Рю-дю-Бак, которую, как она поняла, оплачивает посол, нельзя. Мы с Эваном поискали о нем информацию. Действительно, Чарльз Хардинг, первый барон Хардинг Пенхёрстский, был британским послом во Франции с 1920 по 1922 год.
Ганьон говорит, что аудиенции с вдовой-императрицей Анастасия может добиться нескоро, – Мария Федоровна отказывается верить, что семью поставили у стенки и расстреляли, как и отказывается встречаться с самозванцами, повылезавшими в связи с такими новостями. Анна требует получить свои дневники. Ганьон обещает, что она их получит.
Мы переходим к следующему дневнику, купленному в квартале Опера. Наконец, где-то после десятой страницы, Анна узнает, что на следующий день отправится в Лондон поездом. Мы боимся, что очередное путешествие только больше ее взволнует.
5.3.1920
Много лет назад Шура подарила мне на седьмые именины деревянную куклу. Она была раскрашена яркими красками: на щеках розовые круги, вишневая косынка, фартук в цветочек. От нее пахло бальзамом.
Но кукла была особенной не из-за красоты. Это была кукла с секретом. Если приглядеться, можно заметить расщелину на поясе куклы. Если ее покрутить – кукла раскроется на две части. Внутри сидит кукла поменьше, раскрашенная так же, как первая: ярко-красная косынка, розовые щечки, фартук в цветочек. У этой куклы тоже была трещина, если покрутить ее, появится новая куколка. И так далее, и так далее, пока не доберешься до последней, у которой нет трещины.
Шура объяснила, что это матрешка. Я держала ее в кровати до того момента, когда мама, незадолго до Рождества, сказала, что мы должны отправить игрушки детям, которым в жизни повезло меньше нашего.
Я сейчас это вспомнила, потому что нашла еще одну куклу внутри матрешки.
Я была уверена, что посла Хардинга в Париж отправила бабушка. Я ошибалась. Это была не гран-мама, а сэр Сирил Ашбурн. Я никогда раньше его не встречала; но он радушно принял меня в своем доме.
Эван роняет дневник себе на грудь. Мы наконец-то познакомимся с Ашбурном, благодетелем Анны и человеком, который, возможно, ее предал.
– Читай дальше! – я пинаю его ногу своей.
Ему почти удается нас отвлечь, но я отказываюсь целоваться, пока мы не узнаем, что Ашбурну нужно от Анастасии.
Даже по этой странице ясно, что сэр Сирил Алджернон Фитцрой Ашбурн из Найтсбриджа, Лондон, как видно из его пяти имен, – фигура яркая. Согласно дневникам, английский джентльмен почти шестидесяти лет был вторым сыном проводника поезда. Он разбогател сначала на меди, затем – на журналах о кино, продаваемых во время и после Первой мировой войны, «деньги за деньгами», как он загадочно сказал Анне. У него была старомодная борода и экстравагантные усы, он носил шитые на заказ костюмы и пышные шелковые шейные платки. В Криспин-Корте, его огромном имении в Найтсбридже, за ним по пятам следовал толстый бульдог по кличке Джордж. Помимо этого имения ему принадлежало загородное имение в Суррее, построенное в XVI веке, а каждую весну он два месяца проводил в Париже. Там он познакомился с хозяином роскошного таунхауса и узнал об Анне.
Пока Эван читает дальше, я ищу в телефоне Криспин-Корт. Информации о таком поместье в интернете нет, но я нахожу статью о повреждениях города от бомбардировок во время Второй мировой; там упоминается Найтсбридж. Информацию о загородном имении в Суррее нахожу в списке исторических зданий Национального фонда.
Анна быстро понимает, что эксцентрик, у которого она гостит, в некотором роде одержим Российской империей – царями в целом, а Романовыми в особенности. Он достаточно хорошо выучил русский, чтобы читать и кое-как говорить на нем. Он заваливает ее вопросами о повседневной жизни при дворе – что они ели на завтрак, какие утки плавали в прудах Царского Села, кто подшивал царские костюмы и кем вообще был этот Распутин? Это тот же допрос, что проводил лорд Хардинг, только Ашбурн проводил его не из подозрения, а из интереса, увлечения этой темой. Он странный, но довольно милый, и, когда Анна убеждается, что его интерес искренний, она к нему привязывается; он хочет организовать ей встречу с бабушкой – а по возможности и с законным престолом. Но, к сожалению, как он уклончиво ей говорит, ситуация «деликатная», и вдова-императрица постоянно находится в разъездах. Как и Ганьон, он с сожалением сообщает, что быстро организовать встречу не получится.
Тем временем Анастасия привыкает к Криспин-Корту. Проведя большую часть жизни в положении некого ценного предмета, она наверняка радовалась, что кто-то наконец проявляет к ней не только политический интерес, но и личный.
В сентябре 1920 года она пишет:
Так приятно сидеть в библиотеке Криспин-Корта, попивать горячий чай рядом с Джорджи. Мы с Ашбурном читаем, беседуем о доме, о том, как было раньше, но я стараюсь не погружаться в воспоминания, а то за одним придет другое, а дальше все остальное – жуткое, отвратительное остальное.
Похоже, Ашбурн наконец получил дочь, которую всегда хотел. Анна могла получить все, о чем бы она ни просила, – кроме дневников. Поскольку ситуация была «деликатная», Ашбурну нужно было время и связи, чтобы их заполучить.
К сожалению, Анну это злило, она хотела забрать свои вещи назад и понимала, что ее познания о содержимом дневников наконец докажут всем, стоявшим на ее пути к бабушке, кто она на самом деле. Незадолго до Рождества, через семь месяцев после прибытия Анны в Криспин-Корт, хозяин дома позвал ее в кабинет.
23.12.1920
Я уже много лет не праздновала Рождество правильно. Ашбурн спросил, хочу ли я поставить елку. Я сказала, что нет, дни украшения и угощений остались позади, – но сегодня меня ждал сюрприз, Рождество наступило раньше.
Утром я писала в консерватории. Там много окон, продувает, но мне нравится наблюдать, как снег скапливается на крышах и ветках деревьев в парке. Снег меня успокаивает – он делает мир широким, голым, чистым, как новая страница.
Я уже успела задремать, как вдруг услышала колокольчик. Ашбурн, этот лентяй. Из его кабинета играл Чайковский, «Щелкунчик».
– Вы звали, господин? – подшучиваю я (он любит, когда я так делаю), но, увидев, что он разместил посреди ковра, я ахнула.
Сундук. Не просто какой-то сундук. Синее полотно с деревянной каемкой. Мощные кожаные ремни держат крышку закрытой, застежки сияют ярче золота – точнее, когда-то сияли. Мой сундук. А на нем – огромный пышный белый бант.
