Чувствую внезапный прилив тепла.
– Я дома.
– Хорошо… Мама у себя в кабинете. Иди, скажи ей спокойной ночи.
Не знаю, сколько времени обычно уходит на подготовку сделки о покупке дома, но мама стала как-то часто засиживаться в кабинете. Хотя не нужно лишний раз обращать на это внимание папы.
– Слушай, – говорю я, – можно задать тебе странный вопрос? Реально странный.
Он наклоняется вперед в старом кожаном кресле коричневого цвета. Это его кресло. Механизм поскрипывает, на подножке – следы несмываемого маркера, оставленные нами с Гриффином в детстве, но это единственный предмет мебели, за который папа буквально боролся с мамой на протяжении многих лет.
– Задавай, – говорит он.
– Тетя Анна… Можешь о ней рассказать?
Он, еще сонный, потирает лицо.
– Про твою двоюродную прабабушку? – Секунду думает. – Она была замужем за Генри, братом Грэма. Он был интересной личностью, преподавал в Кинском университете.
– В смысле «интересным»?
– Ну, – усмехается он. – Помню, он носил монокль.
– Как мистер Арахис?
[13]
– Наверно, лучше назвать его эксцентричным. Он погиб в автокатастрофе, когда я был маленьким, году в шестьдесят первом вроде. – Папа замолкает, будто перебирая в памяти фотографии-полароиды. – После этого тетя Анна скрылась у себя дома и почти перестала появляться на людях.
– Ты не знаешь, откуда она?
– Откуда родом? – Он на секунду задумывается, хмурясь. – Знаешь, я понятия не имею. Как-то это грустно, да? Она… ну, она мало говорила. После смерти родителей я чувствовал за нее ответственность, ведь другой семьи у нее не было, но общаться с ней было непросто.
У меня возникает множество новых вопросов, но папа встает и хлопает меня по плечу, уводя из комнаты.
– Слушай, спасибо, что помогла сегодня маме, – говорит он, когда мы поднимаемся по лестнице. – Она, так сказать, много взвалила на свою тарелку.
Я тут же представляю маму у длинного стола в День благодарения – она кладет себе порцию за порцией, даже когда на тарелке не остается места. Когда мы первый и единственный раз приехали в ее родной дом в маленьком фабричном городе в Мэне и зашли на крошечную кухню, она взяла меня за подбородок и сказала: «Джесс, никогда не сомневайся, что ты можешь добиться всего на свете».
– Я знаю, – говорю я папе. – Просто интересно, когда она поймет, что можно не нагружать тарелку.
Он кивает и будто грустно улыбается.
Поднявшись по лестнице, мы желаем друг другу доброй ночи, и я включаю телефон. В подвале Дага вообще не ловит связь, поэтому я только сейчас вижу два пропущенных вызова и шесть сообщений от Кэти. Театральная драма; режиссер заболел, и некий Уильям сказал ей пробежаться по тексту. Кэти не располагает добродетелью терпения, но ей придется подождать до утра, и она сама в этом виновата, потому что я не могу перестать думать о том, что она сказала в магазине.
Сундук прячется под дальним подоконником в моей комнате, куда мы с мамой притащили его днем. Я сажусь перед ним и скрещиваю ноги по-турецки. На этот раз ржавые замки поддаются без проблем. Вытаскиваю один из дневников. Меня переполняет любопытство.
Кожаная коричневая обложка украшена изысканным изображением двуглавого орла, обрез покрыт золотом. Я аккуратно открываю и вдыхаю сладкий – будто миндальный – библиотечный запах, запах старой бумаги и чернил. Буквы расплываются по странице резкими линиями и округлыми завитками. Некоторые выглядят знакомо – глаза вылавливают то «К», то «М», но что написано – я не понимаю, полная неразбериха.
Чувствую, что каждое слово что-то значит, – как чувствуется эмоция в голосе, даже если не знаешь языка, на котором говорят. Подчеркнутые слова – это пыл или гнев. Чернильные пятна – сомнения или ностальгия. Ползущие вниз строчки – владелец дневника торопился записать слова, пока они не исчезли.
Чувствуя прилив вдохновения, я хватаю с кровати ноутбук и открываю браузер. Вспоминая мамины слова о греческом, ищу алфавит. Некоторые буквы похожи, например «Ф» и, возможно, «δ», но все-таки это не греческий. На секунду вспыхивает надежда, когда я вспоминаю необычные буквы в огромной Торе с бат мицвы Хлои Коэн в восьмом классе, но я открываю алфавит иврита и понимаю, что это не оно. Арабский? Точно нет. Хинди? Не-а. По приколу решаю загуглить эльфийский алфавит – ну а вдруг моя любящая почитать тетушка фанатела от Толкиена. Да, есть что-то общее, но снова не то.
Потом меня озаряет, и ответ настолько очевиден, что мне стыдно, как поздно я до него дошла. Пишу запрос: «русский алфавит». Кириллица, как сказано в «Википедии»; заглавные буквы на сайте похожи на то, что лежит передо мной, но они все-таки слишком прямые и квадратные, а в дневнике – текучие и элегантные, как курсив. В самом низу странички я нахожу ссылку на русское рукописное письмо. Нажимаю – и мое сердце останавливается. Мой взгляд прыгает с экрана ноутбука на открытый дневник. Бинго.
Стоп. Русский? Тетя Анна не говорила по-русски, во всяком случае не при мне. Как и мама, я не помню, был ли у нее акцент, но я силюсь вспомнить хоть что-то: дрожащая «р», «зе» вместо the, w там, где должна быть v. Ничего не вспоминаю. Хотя люди ведь избавляются от акцентов, актеры так вообще все время это делают. Два года назад, готовясь к постановке «Оливера Твиста», Кэти три недели без перерыва говорила с британским акцентом. «Метод Станиславского», как она сказала. К третьей неделе я сообщила ей, что это должно называться «методом сведения с ума окружающих».
Раздраженная, я вытаскиваю из сундука все дневники до последнего. Все такие разные: в красной коже, в коричневой, в черной, в синей ткани, карманного размера, огромные, в линеечку, без линеечки, рельефные, с золотыми страницами, неприметные. Некоторые довольно тяжелые. Другие – не тяжелее колоды карт. Я аккуратно складываю дневники обратно в сундук и какое-то время сверлю их взглядом. Они жаждут быть прочитанными, но как я их прочту, если не знаю русского?
Еще один запрос в интернете выдает мне переводчик с русского, но ему нужна кириллица на клавиатуре. Зато на другом сайте я нахожу виртуальную клавиатуру. Я снова открываю дневник и беру первое слово, которое вылавливают глаза. Ввожу его.
«Корабль»! Это корабль. Но что о корабле?
Переворачиваю страницу и выбираю другое слово. «Полиция». Полиция?
И третье слово: «люблю».
Корабль. Полиция. люблю. Весьма интригующе, но такими темпами на перевод даже одного дневника уйдут месяцы, не говоря уже о целом сундуке. К тому же некоторые буквы в дневнике не похожи на те, что я вижу на экране.
Зубная щетка болтается у меня во рту, когда меня внезапно озаряет. Я сплевываю, бегу обратно к компьютеру и открываю «Крейгслист»
[14]. Кин, конечно, далек от Объединенных Наций в плане разнообразия населения, но это студенческий город. Может, кто-то в колледже знает русский. Особо ни на что не надеясь, я публикую объявление.
