– По-моему, вполне подходящее имя. Вы не находите? Вы ведь доказали, что душа у вас закаленная, а сердце смелое и не ведающее преград.
Словно в противовес его словам я споткнулась и чуть не запуталась в клубке переплетенной металлической проволоки, свисавшей каскадом с груды кирпичей.
– Куда мы идем?
– Уже не далеко. – Юмор оставил Данте; его полные губы плотно сжались. – Его недавно достроили, так что, думаю, они постарались его спасти. Хотя его стоило разрушить до основания.
Я в замешательстве нахмурилась:
– Что стоило разрушить?
– Вот это, – остановился Данте, едва мы свернули за угол.
Перед нами стояло здание, которого я прежде не видела в городе. Явно новое, в три этажа, из камня и кирпича, со ступенями, понимавшимися к парадному входу на пьедестале. Как и на отеле «Фермонт», на здании виднелись следы землетрясения и пожара – трещины в ступенях и колоннах, пятна сажи на камне, окна без стекол, чьи осколки валялись внизу.
– Что это? – повернулась я к Данте.
– Библиотека Парсона, новая библиотека по искусству. – На лице Ларосы застыло странное выражение: выжидательное, колеблющееся. И у меня возникло ощущение, будто он считал необходимым привести меня сюда, но сожалел об этом. А Данте добавил: – Ее построили в ваше отсутствие.
Не зная, какой реакции он от меня ждал, я сказала:
– Она очень красивая.
– Давайте зайдем внутрь, – угрюмо буркнул Данте.
– Пожалуй, это будет нелегко, – указала я на двух солдат, охранявших вход.
Данте начал пониматься по ступеням. Я пошла следом за ним – все еще мучимая любопытством, но с нараставшей тяжестью на сердце, подпитывавшейся его неуверенностью или сожалением.
У двери Лароса вынул из кармана пропуск:
– Репортер «Вестника». Мой помощник – иллюстратор. Мы пишем статью об этой библиотеке. Как об одном из немногих уцелевших зданий в городе.
Солдаты проверили пропуск, и один из них открыл дверь.
– Мы вынуждены будем обыскать вас на выходе, – предупредил он.
Данте кивнул. И, посторонившись, подтолкнул меня вперед. Я кинула на него любопытный взгляд, но Лароса ответил мне лишь еле заметной, печальной улыбкой – такой же загадочной, как и причина, по которой он решил мне показать это здание.
Фойе было отделано мрамором; по темным стенам блуждали блики свечей, но в этом не было ничего необычного – город оставался без света. Лестница в конце фойе привела нас на второй этаж, к еще одной деревянной двери. Откуда-то сверху просачивался свет. Мое сердце сжалось от дурного предчувствия. Но я открыла дверь и вошла внутрь.
Помещение занимало все три этажа, каждый уровень фиксировали мезонины. Вдоль стен стояли деревянные архивные картотеки и книжные шкафы. Но книг в них не было – либо их унесли, чтобы спасти от огня, либо их еще не успели расставить по полкам. По центру стояли рабочие столы.
Мне была знакома каждая деталь этого зала, каждая линия, хотя я никогда не переступала его порог.
«Тебе следовало поставить там несколько статуй».
«Книги сами служат украшением. Вообрази их цвета. Переплеты из телячьей кожи и сафьяна, тиснение золотом…»
«И неразрезанные страницы. Какой толк в книге, если ее никто не читает? Есть ли на этих полках место книгам в бумажных обложках?»
Два голоса – кузины и мой – зазвучали у меня в ушах. Память услужливо напомнила, как мы с Голди рассматривали рисунок в моем альбоме – тот самый эскиз, который теперь был воплощен в камне и мраморе, дереве и стекле. Единственное, чего не хватало, – так это моего имени. «Они настолько прекрасны, что ты должна оформить на них свои права…» У меня перехватило дыхание. Я вытянула руку, думая прикоснуться к рисунку, но рука зависла в воздухе. Это была не бумага…
– Это ваша работа, не так ли? – тихо спросил Данте.
«Моя, конечно же моя!» Мое воображение обрело реальность. В горле встал комок, и я только кивнула в ответ. Это было невозможно. Как такое могло произойти?
Словно прочитав мои мысли, Данте наклонил голову к бронзовой табличке на стене: «Спроектировано Эллисом Фаржем, 1905 г.».
Меня потряс шок, его сменили неверие и боль. Лесть Эллиса, его восхищение, моя благодарность за возможность у него поучиться. А оказалось – вот чего он в действительности хотел! Я через такое прошла… я столько вынесла… Но это было худшее из всего. Эллис отнял у меня то, на что никто и никогда не должен был позариться. Я полагала, что мое воображение защищено от чужих посягательств. Но как легко его украл Эллис! Он украл у меня не только эскизы. А еще мои надежды и увлечение, в котором я находила утешение. Он украл все! Больше, чем думал. Слезы ярости застили мне взор.
Данте крепко сжал мою руку, и ярость стала затвердевать; она уже не обдавала меня обжигающим жаром, а сделалась леденящей. И внезапно обратилась в восстановительную силу, зарядившую меня уверенностью и непреклонной решимостью. Мои родственники положили начало моему уничтожению. Если Эллис думал довести его до конца, то он добился прямо противоположного. Собственный голос показался мне чужим, когда я промолвила:
– Вы сказали, что я сделала из Фаржа художника. Вы это имели в виду?
Данте кивнул:
– Я подозревал это. Но до этого момента не был до конца уверен. За последний год Фарж изменился, словно заново себя открыл. Он теперь создает интерьеры. И они сильно отличаются от всего, что он делал прежде. Потому что они ваши. Поведайте мне, как ему это удается.
– Мои эскизы.
Данте нахмурился в непонимании.
– У меня был альбом с эскизами. Не меньше дюжины. Эллис попросил меня их показать. Мне хотелось узнать его мнение.
– И ваши эскизы все еще у него…
Это был не вопрос, а предположение, граничившее с утверждением.
– Наверное. У меня их больше нет… Как-то Эллис мне сказал: «Плохо, что вы женщина».
– Это плохо для вас. Не для него.
– Он украл мои рисунки.
Голди не случайно так настаивала, чтобы я их показала Эллису. И эти слова, сказанные ею в ту ночь в моей спальне, когда работники Блессингтона собирались увезти меня в приют: «Она знала о нашей связи и… пыталась встать между нами…»
Я вспомнила, как увидела Эллиса в лагере Ноб-Хилла, как он подошел к кузине и что-то ей сказал…
Голди втянула Фаржа в свой заговор против меня, потому что они были вместе. И заодно! А я-то думала, что они не были даже знакомы… Я считала Эллиса пешкой. Но теперь все встало на свои места. Кроме одного:
– Зачем? Зачем ему мои рисунки? Он же сам – архитектор. Все говорят, что он – гений.
– Да, так говорят. – Голос Данте сочился сарказмом.
