– На все воля Аллаха! – такой ответ должен был успокоить его. Для любого мусульманина это важные слова, позволяющие жить без лишних стрессов и нервотрепок.
– На мне нет ни одного теракта, – мягко и убедительно заявил он.
– Но разве не вы захватывали Тимбукту? – Инструктор Глен расценил бы заданный ею вопрос как лишний, непрофессиональный. Ну и пусть. И она добавила: – А резня в Агельхоке? Говорят, вы и ваши люди казнили там восемьдесят двух пленных солдат малийской армии.
Она проверит полевого командира «на эмоции», попробует заставить оправдываться – пускай выскажется. Разговорится. Даже самый лютый террорист не любит, когда его называют террористом. А потом она начнет спрашивать о том, что ее действительно интересует. Важно самой держаться любезного тона, не сорваться.
– А разве ты видела меня тогда в захваченном Тимбукту? – он заговорил без мурлыканья, чуть громче обычного. Простуженный пустынный кот вышел из себя. – За год моджахеды не казнили там ни одного горожанина. Не отрубили ни одной руки или ноги за совершенные против исламского правопорядка криминальные преступления… И потом мы, туареги, единственные коренные жители севера Сахары. И Тимбукту – наш город по праву, наша древняя стоянка.
– Да, это верно.
– Ты обвинила меня в массовой казни военных в Агельхоке. Проблема регулярной армии Мали в том, что солдаты не хотят учить караульный устав, с утра до вечера они мечтают только о том, как бы кого-нибудь изнасиловать и ограбить, а их офицеры хотят долю.
– Долю чего?
– Долю всего. С любого бизнеса. Ты знаешь ту местность?
– Не особо.
– Там пустыня и горы. И малийская граница, которую никто не охраняет. Дальше горы и пустыня, но алжирские. И всего одна дорога, ведущая через наш Агельхок в их Бордж-Баджи-Мохтара. Дорогу, кстати, назвали в честь алжирского моджахеда Баджи Мохтара…
– Вы хотите сказать, массовую казнь малийских солдат устроили неизвестные алжирские группировки?
– Вот именно что неизвестные… Их здесь много, а в соседнем Алжире еще больше. Я говорю тебе о трансграничных ОПГ, получающих различные бенефиты через этнические и клановые связи. Например, несколько лет назад рядом с Гао сгорел самолет с десятью тоннами кокаина из Латинской Америки.
– Упаси меня Аллах от проклятого шайтана.
– Вот именно, Медина, вот именно. Группировка, у которой был контроль над тем аэродромом в пустыне, должна была всего лишь дозаправить борт, который летел в Европу. Вместо этого они устроили перепалку с пилотами, потом перестрелку, и самолет с грузом сгорел.
– Вы знаете все детали, Омар…
– А тут, в пустыне, всё про всех знают, да только помалкивают. Вот тебе математика: смолу каннабиса производят в Марокко, примерно семьсот тонн в год. Отпускная цена – от четырехсот до восьмисот долларов за кило. Примерно треть от всего объема перебрасывается через нашу местность в Алжир и далее в Европу, где гашиш уже идет по цене от двух до четырех тысяч евро в зависимости от качества. Каковы, по-твоему, масштабы транзитного бизнеса в Центральной Сахаре?
– У меня ощущение, что я сижу в палатке с агентом международного наркоконтроля или, наоборот, с наркобароном.
Он вдруг засмеялся, и смех у него тоже был мурлыкающий, низкий. У террориста не может быть приятного смеха, это же абсурд. Она подождала, пока он отсмеется.
– Где вы учились, Омар?
– В Особой военной школе Сен-Сир во Франции…
– Значит, у вас есть французское гражданство?
– …Я уже заканчивал школу и готовился стать офицером французской армии, когда узнал, что в Ливии требуются специалисты по артиллерийским системам «земля – земля», «земля – воздух». Это была моя профессия, и я уехал к полковнику Каддафи. С тех пор для Парижа я дезертир и отщепенец. Но это и к лучшему.
– Говорят, вы в черном списке ООН как командир террористов… – аккуратно сказала девушка.
– В ООН просто слепо копируют документы американцев, а те взяли их у французов, для которых я военный дезертир.
– Террористический стоп-лист ООН и простое дезертирство немного не стыкуются…
– Послушай, Медина, всем этим насквозь фальшивым джентльменам не нравится, что в последние десятилетия в мусульманском мире появились прекрасные лозунги: «Давайте вернемся к истокам, давайте сохраним нашу уникальность». Повсюду ощущается огромный эмоциональный подъем, однако нельзя руководствоваться только эмоциями, а то ты превратишься в дикаря. Традиционный исламский уклад необходимо переосмыслить на современный лад. Нам нужно создать новый имидж ислама, а для этого требуются движущие силы…
– И чьи это силы? Ваши?
– Да, мы собираемся внедрять программы развития, поскольку если хочешь модернизации ислама, то народ надо просвещать, а если не просвещать, то люди захотят все разрушить, а построить ничего не смогут. Политическая власть должна основываться на постоянных консультациях, на общественном согласии, чтобы люди обменивались мнениями, а не на власти одного человека или на власти капитала. Власть должна быть прозрачно чистой, никаких нарушений, злоупотреблений и коррупции…
– То есть вы хотите построить новое общество мусульман, основанное на демократии?
– Точно! Настоящие исламские ценности – это демократические ценности. Время приверженцев старой школы прошло. Мы хотим выбирать лидеров мусульманской страны, как выбирают капитана футбольной команды или руководителя компании. Заключаем с властью контракт: если нам нравятся условия, мы голосуем за эту власть. Если она не выполняет обязательства по контракту, то до свидания…
– И как будет называться ваша страна?
– Democratic Caliphate of Central Sahara.
[18]
– Звучит неплохо, Омар, очень неплохо, правда. – Она давно злилась, но эмоции на переговорах – основные враги переговорщиков.
Он смотрел ей в лицо и ни разу не отвел взгляда. Его было трудно смутить и заставить признаться в чем-то неблаговидном. Скупая жестикуляция руками соответствовала ритму сиплого голоса. Почти незаметная мимика лица и движения глаз совпадали с жестикуляцией рук. Значит, он говорил правду или феноменально управлял своими физиологическими реакциями, то есть правдоподобно играл чужую роль. За полчаса наблюдения за его лицом, руками, голосом она не уловила ни одной фальшивой ноты. И все же она ему не верила.
– Да, Медина, я сторонник философской идеи, что имя – первично, а именуемая вещь – вторична. Тебе понятна моя мысль?
– Вы хотите сказать, важна форма, а содержание как-нибудь подстроится, так?
– Да.
– Я почти рада за вас, – сказала она, не понимая, как ей еще удавалось говорить настолько любезным тоном. – Я внимательно вас выслушала, Омар, а теперь расскажите мне про жизнь моей мамы в Ливии. Здесь, в пустыне, мне удалось найти одного туарега, который видел вас беседующим с Каддафи в его кабинете в 1987 или 1988 году…
