— Вы, пожалуйста, успокойтесь, — полковник Гущин постарался говорить мягко. — Расскажите, что случилось с вами и Адамом?
— Нет, сейчас не расскажу. Рано пока. Вы мне тоже не поверите. Я по глазам вашим вижу. — Ева оглядывала их с горестной настороженностью. — И вы меня уже безумной сочли. Шизофреничкой. Вы со стороны сначала сами некие факты узнайте.
— Какие именно факты? — спросил полковник Гущин, доставая из кармана служебную визитку и протягивая Еве.
— Здесь ведь пропадали, погибали дети? — спросила Ева.
Полковник Гущин отдал ей визитку.
— Я слышала ваш разговор с Васей — у вас в доме на озере тоже малыши. Глаз с них не спускайте. А отродью… не верьте. Ни единому его слову.
— Не верить Адаму, вашему сыну? — спросил Макар.
— Он не мой сын! — истерически злобно заорала Ева прямо ему в лицо. — Ты дурак набитый! Чайльд Гарольд долбаный, из Англии вернувшийся в родные пенаты! Мало тебе, что отца твоего отравили, что всем здесь в Бронницах прекрасно известно! Слушай, что я тебе говорю! Иначе и детей лишишься. И вы слушайте, полиция… — Она выдала чудовищное матерное ругательство, оскорбляя полицию. — Проверяйте то, что уже случилось. А когда ум ваш созреет, прояснится, мы снова поговорим.
— Успокойтесь, не волнуйтесь так. — Полковник Гущин не знал, как ее урезонить, он явно склонялся к мысли, что перед ними психически больная. — Я дал вам все свои контакты — хоть ночью, хоть днем мне звоните. Лично приеду. Не дам вас никому в обиду. Всегда мы вас защитим, ничего не бойтесь. Ни о чем не тревожьтесь.
— Прямо сражаете, гнобите меня своей добротой. — Ева опустила глаза. Визитку она держала в руке. — Ну и … с вами!
Оскорбив их матерно на прощание, она шагнула к опушке и… словно растворилась в ночной тьме леса.
— Больная баба, — констатировал Клавдий Мамонтов в машине. — Муж умирает от рака, она в стрессе, крыша поехала. Все признаки острого психоза налицо — за собой не следит, сквернословит, не может удержать себя.
— Она Макара назвала Чайльд Гарольдом. — Полковник Гущин о чем-то снова думал. — Хорошо образованна. И парень… ее отпрыск… он тоже не по летам взрослый и начитанный.
— Я прослежу, чтобы соседи полоумные не то чтобы в гости, а на пушечный выстрел к твоему дому не подходили. К детям, — пообещал Клавдий Макару — тот тоже о чем-то думал.
— Ты сначала ответь мне на один вопрос. — Полковник Гущин смотрел с заднего сиденья в зеркало на Клавдия. — Здесь, в Бронницах, пропадали дети?
— Нет, что вы, Федор Матвеевич, мы на озере месяц живем — ничего не слышно в округе. А прошлым летом вы сами здесь сколько гостили. Не было ничего, — взволнованно ответил за друга Макар. — И раньше тоже ничего такого. При отце.
— Клавдий, что молчишь? — спросил полковник Гущин.
— В начале апреля, — коротко ответил Клавдий Мамонтов. — Ты, братан, с семьей сюда еще не переехал. Я всю ту неделю работал в Балашихе, где вооруженные задержания шли по ворам в законе, меня на подмогу отправили. Вернулся, когда здесь, в Бронницах, уже все закончилось — поиски. Подробностей я не знаю. Известно мне лишь, что ребенок пропал и его скоро нашли. Мертвым. И сочли все несчастным случаем.
— Завтра в УВД поднимем материалы из архива, — решил Гущин. — Надо понять, что произошло.
Глава 14
Коридор
Вечер они провели вместе с детьми. Клавдий Мамонтов вспомнил слова Макара о том, что теперь он живет только ради них. И Клавдий понял, о чем он. Однако дети бывают разные. Они в итоге вырастают, взрослеют… Пример совсем иных отношений между детьми и родителями они видели только что в доме под медной крышей.
Но у Макара они играли и возились с малышами в детской и в гостиной — сами как пацаны, отдыхая душой от тревог и забот. Полковник Гущин имел краткую беседу с гувернанткой Верой Павловной — он отвел ее к окну и взял за обе руки. Старая гувернантка зарделась, очки ее сползли на кончик носа, она смотрела на полковника Гущина так, что Макар сгреб Лидочку и Августу в охапку, отвлекая их внимание от этой колоритной парочки. Однако романтизм в заявлении полковника Гущина гувернантке отсутствовал — напротив, царила суровая проза. Держа ее за обе руки, он настойчиво и проникновенно убеждал ее удвоить, утроить, удесятерить внимание — ее и Машино — в отношении детей, потому что… Обстоятельства какие-то непонятные, темные, а мы уже с вами, Вера Павловна, помня о похищении Августы, научены горьким опытом. Дети ведь что? Они как вода, которая «всегда дырочку найдет». Несмотря на вашу заботу и неусыпный контроль, у девочек как-то получалось отлучаться к озеру, чтобы общаться с незваным гостем и видеться с ним на конюшне. А гость — парень странный, если не сказать больше. Так что надо быть очень, очень внимательными вам с Машей, когда Макар отсутствует и нас с Клавдием нет здесь, понимаете?
Вера Павловна срывающимся фальцетом пообещала — она, мол, всегда… костьми ляжет… можете положиться, Федор Матвеевич! И Маша пылко подтвердила. Макар, скорчив на лице самую строгую мину, объявил Лидочке и Августе «час отца» и стал внушать: никогда больше не ходите тайком одни к озеру, к той заводи в кустах, к конюшне. Никогда не разговаривайте с «жабьим принцем», что бы он ни обещал, как бы ни просил. Августа восприняла слова отца спокойно, даже удовлетворенно. А вот Лидочка насупилась и топнула ногой. В голубых ее глазках сверкнули слезы. Она заявила отцу, что Toad — жаба — ее друг. На что Макар ответил, что жабу в аквариуме он отвезет ветеринару, а мальчишку, если тот явится снова, повесит за ноги на сосне как Пиноккио. Выбирай, мое солнышко, сама ему судьбу. Лидочка сверкнула в сторону отца глазами уже с гневом. И отвернулась. Заплакала, уповая теперь на жалость.
Клавдий Мамонтов хотел сам ее успокоить, но Макар поднял руку — не вмешивайся, братан. Воспитание строптивых детей дело неблагодарное.
Клавдий занялся игрой с Сашхеном — в кубики на ковре гостиной у камина. Сашхен уже твердо держался на ножках, ходил, блуждал, даже пытался бегать, налетая на ноги Клавдия и визжа от восторга. Он знал уже немало слов, однако не утруждал себя их полным произношением, сконцентрировавшись на первых слогах. Так, Макара он именовал «пааа», Клавдия «клааа», однако порой тоже «пааа». Гувернантка объясняла, что так малыш «высказывает неосознанное желание считать и Клавдия своим отцом». Гувернантку Сашхен именовал традиционно «баааа». И полковник Гущин вежливо заметил Вере Павловне, что «совсем скоро Александр начнет называть вас по имени-отчеству чинно-благородно». Маше-горничной достались от Сашхена лишь шипящие буквы «Шшш». Сестренок он вообще никак не обозначил словесно, лишь корчил рожицы, когда они его тормошили. Самое сложное имя досталось от него, конечно, полковнику Гущину. «Лююю», к которому он прибавлял эпитеты «Иии! Аххх!» И Макар переводил «люблю тебя», говоря, что до слова «деее» — «деда» Александерчик еще как-то «не доехал».
Признаваясь в любви, Сашхен нещадно колотил ладошками, как по тамтаму, по блестевшей в свете ламп лысине полковника и хватал цепкими пальчиками его за уши и за подбородок, восхищаясь мужественной ямкой, обозначившейся у Гущина, как только тот похудел.
