— Вы не могли бы дать мне телефон вашей матери — бабушки Адама, пусть она и не бабушка по-вашему… мне хотелось бы у нее кое-что уточнить, — спокойно и терпеливо попросил полковник Гущин.
— Моя мать умерла в октябре. Я не знаю — он ли ее прикончил, отродье… По крайней мере, мать моя была единственным человеком, с которым он считался. О любви и приязни речи, конечно, не шло. Но он жил у нее с детства.
— Значит, Адам все эти годы воспитывался бабушкой? — уточнил Гущин. — Где он жил до того, как переехал сюда к вам? Где учился?
— Жил в нашей московской квартире. Мать была директором гимназии на Ленинском проспекте. Он учился там до ее смерти.
«Ну, хоть какая-то конкретная информация», — обрадовался Клавдий Мамонтов и спросил номер гимназии. Ева равнодушно назвала.
— Ладно, разберемся, у вас мобильный с собой? — спросил полковник Гущин. — Дайте мне контакты вашего… мужа бы попросил, но он болен. Дайте мне телефон вашего пасынка Василия.
— Зачем он вам? — Ева с подозрением уставилась на него. Лицо ее менялось постоянно — гримасы, гримасы…
— Я попробую повлиять на вашего пасынка, чтобы… он прислушивался к вашим опасениям и доводам.
Ева достала дорогой мобильный и продиктовала номер Василия Зайцева. А затем и умирающего мужа — опять с полным равнодушием.
— Я переговорю с вашими родными и постараюсь их… убедить, чтобы они проявили понимание в отношении вас, — заверил ее полковник Гущин. — А вы обещайте мне, что сами ничего не станете предпринимать в отношении Адама. Никаких опрометчивых непоправимых шагов.
— Даже защищаться от него мне нельзя?!
— Ева, я пекусь о вашей безопасности. Вы сами одна не справитесь. Поэтому если что-то случится, то… Ева, вы должны проявлять благоразумие и максимальную осторожность. Мне звоните в любое время. Мы сразу снова приедем. Договорились?
— Но вы мне верите? — истово спросила Ева. — Вы теперь верите мне?!
Полковник Гущин кивнул.
Они оставили ее у калитки. Она скользнула на участок как тень. Дошли в молчании до внедорожника. Гущин вытирал рукой взмокшее от пота лицо. При быстрой ходьбе он все еще задыхался.
— Мало нам трупов накидали, так еще новая беда с мальчишкой и его мамашей, — объявил он, тяжело переводя дух. — Что у них в доме творится? Парень — слова нет, странный. А она с приветом. Но из того, что мы видели и раньше и сейчас, никаких выводов сделать нельзя. И вмешаться в ситуацию как полицейские в рамках закона мы не можем пока. Ни мать не изолируешь, ни парня. А она утверждает, что он ее пытался убить.
— Голову ей совком для камина размозжить хотел, — заметил Макар. — Клава, Федор Матвеевич, я как это услышал… такие ассоциации сразу возникли с нашими покойницами… Но у нас же труп еще неизвестного полурасчлененный!
— Ева призывала нас убить Адама, своего сына, — продолжал Гущин. — Что ей в голову больную стукнет, а? Как они с психозом ее справляются?
— Она не просто психует, Федор Матвеевич, она его полностью отторгает. Она его панически боится и ненавидит. Вы видели ее глаза, когда она о нем говорила? — спросил Макар. — Она его обвиняет в похищениях и убийствах детей. И в том, что он… создание потустороннее… Есть такой в психиатрии синдром… я забыл его название. Надо почитать, я вспомню.
— Так, спать нам сегодня уже не суждено. Смиритесь с этим, — констатировал Гущин. — Экспертиза ДНК неизвестного и ДНК крови из дома Евгении Лаврентьевой будет готова во второй половине дня. Без нее мы пока никуда не можем двинуться. Поэтому займемся с утра другим.
— Чем? — спросил Клавдий Мамонтов.
— Мне нужна информация о семействе Зайцевых. Непредвзятая. Независимая. Поэтому мы сейчас дома перекусим, приведем себя в порядок и к началу девятого отправимся в Москву в гимназию, где Адам учился, а его бабка работала директрисой. Пусть учителя нам о них расскажут. Может, и о матери тоже, о Еве… Я наведу справки о мебельной фабрике Зайцева. Мы и туда наведаемся со временем. Клавдий, а ты чуть позже позвонишь Василию Зайцеву и вызовешь его в Бронницкий УВД — определимся с этим на обратном пути из Москвы. Не с отцом умирающим, так с их старшим надо побеседовать, послушать, что он нам скажет о домашних делах.
— Вы боитесь, что и у Зайцевых произойдет убийство, Федор Матвеевич? — прямо спросил Макар.
Полковник Гущин лишь мрачно на него глянул.
Глава 20
Гимназия
Дома у Макара все спали, горничная Маша хотела было встать — приготовить ранний завтрак, но Макар отослал ее — спи, обойдемся тем, что в холодильнике, а яичницу я сам пожарю. И он соорудил яичницу из двенадцати яиц с беконом, сварил кофе, пока полковник Гущин и Клавдий Мамонтов приводили себя в порядок и мылись в душе. То ли сказались тяжелый, полный тревог день и бессонная страшная ночь, то ли природа свое взяла, но Гущин за завтраком не привередничал и ел нормально, позабыв хотя бы на короткое время о своей строгой диете.
В Москву в гимназию на Ленинском проспекте (Клавдий Мамонтов нашел адрес в интернете) отправились сытые, умытые и по пробкам.
— Федор Матвеевич, информация, которую вы хотите получить в гимназии о семье Адама и о нем самом, сможет как-то повлиять на ситуацию в их доме? — спросил он осторожно.
— Я не знаю, Макар, — честно признался Гущин. — Но что-то надо делать, просто так мы не можем бросить все на самотек. Да, мы сейчас заняты убийствами, и работы невпроворот… но нам надо постараться и здесь как-то суметь предотвратить худшее.
— Я понимаю, только что мы можем? Заметили, сколько убийств детей в последнее время и самоубийств целых семей? И, что самое ужасное, убивают родители детей не из злобы, но, что меня просто пугает, — из желания спасти их, уберечь от зла — настолько будущее призрачно, что страшно детей оставить, когда самим взрослым жить невмоготу. Что этому противопоставить? Какие слова найти, какие поступки совершить?
— Но мы как раз столкнулись с проявлением внутрисемейной ненависти, Макар, — ответил полковник Гущин. — Корни ее мне пока неясны. Я хотел бы до них докопаться.
Гимназия, в которой раньше учился Адам, располагалась на юго-западе Москвы, в конце Ленинского проспекта. От нее до холостяцкой квартиры полковника Гущина, приобретенной им после развода с женой, было рукой подать. Но Гущин окрестностей своей новой квартиры не знал. И гимназию видел впервые, а она оказалась престижной, уважаемой, хоть и не элитной, но с давними академическими традициями.
Учителя им не обрадовались. Клавдий Мамонтов отметил — и раньше полицию не жаловали, а теперь визит любых «силовиков» у гражданских лиц вызывает не просто настороженность и беспокойство, но полное отчуждение.
— У правоохранительных органов к нашей гимназии какие-то претензии? Что-то с нашими учениками? — сухо осведомился директор гимназии — молодой интеллигент в дешевом костюме и очках без оправы, изучив их удостоверения.
