— Он мне в нашу последнюю встречу заявил, что мать рушит ему жизнь. Отбирает все, чем он дорожил. Он не понимал, почему он не мог один остаться в Москве и жить в их квартире. Я потом слышал — ее муж, отчим Адама, их старую квартиру продал, то ли долги гасил, то ли фабрику свою спасал. Короче, у мальчика теперь нет бабушкиного наследства. А его мать… конечно, это поразительные заявления… я не ожидал такого.
— Спасибо за информацию, примем к сведению ваши слова, — поблагодарил директора гимназии полковник Гущин.
Глава 21
Оперативный конвейер
В этот день они переделали еще массу дел и вроде бы ни на шаг не продвинулись вперед — так в тот момент представлялось Клавдию Мамонтову: нескончаемый конвейер оперативных поручений, ответов на запросы и… обломов, разочарований. Но впоследствии он оценивал тот самый день совершенно иначе: очень важный, знаковый. Хотя знаки пока оставались тайными, скрытыми, они не могли их должным образом истолковать. Потребовалось время, чтобы понять — как все-таки много полезного они узнали в тот суетливый день, вроде бы вызывавший глухую головную боль и раздражение своей бесплодностью.
Из гимназии они заехали на квартиру полковника Гущина — он намеревался забрать кое-какие вещи, одежду: его пребывание в Бронницах в доме Макара в связи с неопределенностью ситуации по убийствам затягивалось. Клавдия Мамонтова поражала квартира Гущина — вроде жил он в ней несколько лет, а все там словно с новоселья или после недавнего ремонта. Гущин дома фактически лишь ночевал, к тому же отсутствовал месяцами, когда лежал в госпитале, лечился на реабилитации, опять лежал в госпитале после ранения и затем, взяв отпуск, долго жил у Макара в доме на озере, восстанавливался и отдыхал. Из дорогих вещей в холостяцкой квартире — одна навороченная кофеварка.
На обратном пути он позвонил в Чугуногорск начальнику УВД и, не слушая его возражений, отменил распоряжение следователя о переводе Алексея Лаврентьева в следственный изолятор.
Затем позвонил сотрудникам полиции в Жуковский — оказывается, еще вчера поздно вечером он их озадачил повторным допросом жены Лаврентьева Дарьи и проверкой ее алиби на момент убийства шаманки. Новости не обрадовали — Дарья встретила полицейских в квартире, которую они с мужем снимали, и что-то бормотала невразумительное — мол, весь день занималась составлением и рассылкой по электронной почте резюме в поисках новой работы. Вспомнила, что днем около трех ей звонил адвокат мужа, назначенный «от государства», потому что у них нет средств нанять защитника за деньги. Полицейские перепроверили — адвокат звонок и разговор подтвердил, однако…
— Никакое это не алиби, — констатировал полковник Гущин. — Девица откуда угодно могла с адвокатом по телефону разговаривать, хоть из дома Евгении Лаврентьевой, прикончив ее зверски. Единственное ее косвенное опосредованное алиби — это…
— Труп неизвестного, которого расчленяли в ванной и закопали в саду, — закончил за него Макар. — Убийство номер три, которое пока никак не вписывается в картину убийств из корыстных побуждений, из-за дележки квартиры и создания Алексею Лаврентьеву его женой алиби на момент ареста.
В Чугуногорске полковник Гущин сразу распорядился привести Алексея Лаврентьева в свободный кабинет, который занял сам — ни начальника полиции, ни следователя он туда не пустил. Зато Клавдий и Макар присутствовали, игнорируя злые взгляды чугуногорского начальства.
— Надумал признаваться в убийстве матери? Созрел для явки с повинной? — рассеянно осведомился полковник Гущин, когда конвой привел парня и по приказу Гущина снял с него наручники.
— Я вам своим здоровьем клянусь, я ее не убивал! Все было так, как я вам сказал, — я ее нашел уже мертвой. И кастрюльку с плиты я не сбрасывал… да что же мне никто не верит-то?! — Алексей Лаврентьев смотрел на Гущина, на Клавдия и Макара почти с мольбой.
— Я верю тебе. И не потому, что ты меня словами и клятвами убедил, — ответил Гущин. — А потому что тетку твою убили, когда ты в камере обретался.
— Тетю Женю?!
— Да, тетю Женю.
— КТО?!
Алексей Лаврентьев выглядел потрясенным.
— У тебя-то самого какие соображения? Кто так жестоко на вашу семью ополчился? — спросил Гущин.
— Я не знаю, — прошелестел парень. Он выглядел крайне испуганным.
— Когда ты с теткой последний раз виделся?
— Давно. Я семейные связи… не то чтобы оборвал, но… Я не хотел и с ней общаться.
— Она всегда от запоя людей лечила с помощью разных языческих практик? Или чем-то другим занималась? — спросил Макар.
— Ее муж без копейки оставил, разорился, долги по бизнесу наплодил. Ферма уплыла за долги. Надо было либо дом продавать, либо чем-то зарабатывать. Она в продавщицы хотела, а потом вспомнила про свое хобби — в молодости она интересовалась всякими такими делами — паранормальными, эзотерикой, лечебными практиками. И они путешествовали с мужем. Где только не бывали. Не от хорошей жизни она стала алкашей лечить. Но все доход, и приличный. Она хорошо зарабатывала, но ей всегда мало денег. Она жадная… то есть была… При муже, когда он фермой владел и молокозаводом, они широко жили, богато. Она привыкла в молодости к гламуру, клубам, развлечениям, всегда ведь тяжко отвыкать от богатства.
— С мужчинами она встречалась? Сожительствовала? — спросил полковник Гущин.
— Были у нее время от времени мужики, но… возраст ее и внешность… Она ж толстуха, разнесло ее. Она себе мужиков за деньги покупала. Я как-то с матерью их разговор подслушал. Мать ей: «Чего ты, на фиг они тебе, альфонсы, транжиры…» А тетя Женя: «Молчи, у тебя пиво — одна радость, а мне постель нужна, у меня плоть требует».
— Кто у нее в последнее время был? Альфонс? С кем она жила?
— Я не знаю. Я ж говорю — не общался я с ней.
— Не ври.
— Я не вру вам!
— Я тебя отпущу домой, — пообещал ему Гущин. — Ты мне как подозреваемый неинтересен стал. Только правду всю выкладывай. Колись.
— Ну, мы виделись с ней зимой, в феврале… она вмешалась в нашу с матерью ссору из-за квартиры. Хотела посредничать — мол, надо прийти к компромиссу.
— Где вы встречались?
— Она к нам приехала в Жуковский сама. Наряженная такая, накрашенная.
— Она машину водит? У нее ни гаража, ни тачки нет дома. На чем она приехала? На такси?
— Нет, ее кто-то привез.
— Кто?
— Я не знаю, может, кто-то из клиентов. Отблагодарил ее так. Он с ней к нам не поднялся.
— А какая машина?
— Черная, марку я не знаю, я из окна мельком видел.
— И чего у вас было?
— Да ничего, поговорили недолго. Она матери позвонила. Но мать насчет продажи квартиры со мной все равно отказалась разговаривать. Ну и все. Она надела шубу норковую и… была такова. Даша ее пошла провожать на улицу, она, видно, и с ней хотела без меня говорить — чтобы жена на меня повлияла насчет жилищного компромисса.
