Выстрел!
Внедорожник вильнул в сторону и остановился.
Клавдий Мамонтов… похолодел, он в тот миг решил, что Макар убит…
Не думая о себе, он вскочил на ноги и…
Выхватил из гнезда в чехле бронежилета светошумовую гранату, запустил ее в сторону Костяна Крымского.
Взрыв! Вспышка! В доме выбило стекла в окнах.
Сквозь едкий дым Клавдий увидел, что оглушенный Крымский швырнул в сторону помповый самопал, где кончились патроны, и… шатаясь, тряся головой, сверзился с крыльца, упал на колени и ползком, ползком, на карачках скрылся за углом дома.
А из внедорожника, открыв дверь, вывалился на траву Макар.
— Я чуть не оглох! Клава! — заорал он.
— Не ранен?
— Нет!
— А наш где?
— Мы разделились — он сам через забор полез тебе на помощь, приказал мне сначала тачку к забору подогнать и на нее забрался, оттуда на забор. Да вон он!
Клавдий Мамонтов узрел полковника — в углу участка, на заборе. Он, как на грех, зацепился карманом сумки бронежилета за ржавый гвоздь и никак, ну никак не мог отцепиться! Он сучил ногами, судорожно расстегивал, рвал липучки бронежилета, пытаясь высвободиться из него!
Зрелище было настолько нелепое и комичное, что…
— Макар, помоги ему! Я за Крымским! Сам его возьму! — крикнул Клавдий Мамонтов.
Он достал пистолет, проверил обойму и ринулся за дом.
Плодовый сад… дорожка… калитка задняя распахнута…
Он рванул к калитке…
Миновал участок и…
То, что он увидел, напомнило ему любимую историю из детства — «Собака Баскервилей».
Прямо за домом расстилалось торфяное болото — ярко-зеленая майская трава покрывала его словно английскую лужайку. Однако лужайку усеивали кочки с осокой и хилые деревца — березки, березки…
С кочки на кочку неловко с опаской перепрыгивал Костян Крымский — словно гигантский кузнечик в «адидасе» с лампасами.
Клавдий Мамонтов прицелился и выстрелил.
Куда метил, туда и попал сразу — Крымскому в колено.
— Ай-яйй, сука, мент!! — заорал тот и рухнул с кочки прямо в трясину.
Провалился сразу по пояс. Рванулся, пытаясь выбраться на кочку, визжа от боли в раненой ноге.
Но торфяное болото — древний бог здешних лесов — требовало жертв.
Костян Крымский снова провалился в топь — уже по самые плечи.
— Тону! Сука, мент! Я ж тону! Погибаю!
Клавдий Мамонтов в два прыжка достиг кромки болота. Кочки… но с кочки тонущего в трясине не достать без страховки. Он огляделся по сторонам. Ударил ногой в ботинке по стволу молодой березки, переломил ее у корней. Схватил ствол, прыгнул на кочку, дальше на еще одну, приближаясь к барахтающемуся в тине Крымскому.
Бросил в топь ствол березки, держа ее с другого конца.
— Хватайся за ветки!
Крымский судорожно ухватился, потянул и…
Сила, умноженная страхом смерти, в его тщедушном теле была такова, что он резко дернул ствол на себя, и Клавдий Мамонтов сорвался с кочки и сам сразу ушел по бедра в трясину.
Они оба увязли в торфяном болоте.
Клавдий Мамонтов ощущал, что ноги его не могут нащупать дна, а ведь он был в каких-то пяти метрах от сухого берега!
— Мент! Я тонууу! — Костян Крымский с головой ушел в трясину.
Клавдий Мамонтов рванулся, потянул за ствол березы, перехватывая его руками, и выволок Крымского из топи, но сам… сам он ушел в тину по грудь.
Но тут, к счастью, прибежали, наконец, Макар с полковником Гущиным — замешкались, как оказалось, потому, что Гущин, отцепившись от гвоздя, сразу приказал найти в багажнике буксировочный трос, предполагая, что он может понадобиться. Пока искали… Пока бежали через участок…
Полковник Гущин обмотал трос вокруг туловища, крепко ухватился за конец, Макар, перепрыгивая по кочкам, достиг Клавдия, обмотал тросом и его. Они вдвоем с Гущиным начали тянуть Клавдия из болота. А Мамонтов орал Крымскому, чтобы тот не отпускал ветки березы.
Гущин и Макар выволокли на сушу их обоих. Клавдий Мамонтов, облепленный тиной как водяной, повернулся на спину и смотрел на вечернее майское небо у себя над головой. Он понял, что ненавидит торфяные болота…
Покрытый тиной и ряской с головы до ног, Костян Крымский блевал тухлой болотной водой — его выворачивало наизнанку. Из его раны на ноге текла кровь.
Полковник Гущин без всякой жалости ногой опрокинул его, раненого, обессиленного, на спину, наступил ботинком на грудь и направил пистолет ему в голову.
— Или расскажешь мне сейчас… быстро… правду, как ты убивал женщин в Чугуногорске и в Бронницах, — молвил он, задыхаясь от бега, подавляя рвущийся из легких кашель. — Или я тебя назад в болото, на дно, Костян… Прямо сейчас. Здесь. Я и так знаю, что это ты их убил обеих. Отомстил за брата Маркиза. Мне твое признание в двойном убийстве нужно лишь для проформы. Итак?
Глава 28
Допрос
— Кого еще я убил?! Каких баб? Ой, мент, сука! Я ж кровью истеку! Без ноги останусь!! Ногу мне отрежут, ампутируют!! — поперхнувшись рвотой, завыл Костян Крымский, словно волк, попавший в капкан.
— Не ноги, жизни лишишься. В болоте похороню, если правду мне здесь не скажешь. Давай колись, как убивал их обеих — сестру шаманки, любовницы твоего братца, и ее саму, как мстил им за его убийство! — Полковник Гущин рванул мокрую спортивную куртку воющего от боли Крымского, одновременно и приподнимая его, и продолжая ногой давить ему в пах.
Лицо Крымского изменилось. На нем отразились боль, ярость и… тупое недоумение.
— Максимка… Маркиз… того? Убит?!
— А то ты не знаешь. А то ты не сам с его убийцами посчитался! — Гущин отпустил его куртку, и Костян Крымский шлепнулся на спину.
Облепленный тиной Клавдий Мамонтов поднялся с земли и достал из кармана бронежилета перевязочный медпакет (он всегда брал такие вещи с собой на задержание). К счастью, перевязка в оболочке не промокла.
— Я тебя перевяжу, скажи нам правду, — обещал он, вытирая тыльной стороной ладони болотную грязь с лица.
— Максимку пришили? Когда? Кто это сделал? — Крымский уставился на него потрясенно. Играл ли он роль в тот момент?
— Полтора месяца как его нет на белом свете. — Полковник Гущин выпрямился, чуть отступил от Костяна, перестав прижимать его к земле. — Скажешь нам — ты даже братца не хватился? Ни звонков от него, ни встреч в бане твоей лесной?
— Да я думал, он от меня скрывается где-то, на дно залег! Деру дал — страна-то большая. Он бабла у меня занял, нахватал сверх меры, а отдавать нет его! Ой, мент, сука, да перевяжи мне ногу!! От боли подыхаю!
