— Во-первых, полковник Гущин до сих пор не в своей тарелке — крайне раздосадован и смущен тем, что в разгар вооруженного задержания он — ОН! — вместо того, чтобы оказаться в первых рядах, зацепился за проклятый гвоздь лямкой бронежилета и висел на заборе, — в этом месте Макар фыркнул, не сдержался, вспоминая картину, — и ему, грозному полковнику Гущину, самому понадобилась помощь. Оставим его пока одного, — произнес Макар. — Пусть остынет — надает здесь ЦУ и приказов, мигом станет прежним «командором».
А во‐вторых, — внушал Макар, — Клава, ты герой, ты взял в одиночку самого Костяна Крымского, но… Клава, посмотри, на кого ты похож! Весь в тине, в ряске, а воняет от тебя — фууу! Местные опера нос воротят — болотный дух ведь не похмельное амбре, к которому они так привыкли.
Клавдий Мамонтов закрылся в тесном мужском туалете деревенского отдела полиции в Николино-Расторгуеве, разделся догола и яростно мылся под краном холодной водой (горячей в отделе с зимы не водилось). Он с отвращением созерцал свой вонючий грязный «штурмовой прикид» — делать нечего, ехать придется чучелом болотным. Сменной одежды нет. В дверь туалета вдруг деликатно постучали. Клавдий, голый, приоткрыл щелку — Макар с набитой сумкой для гольфа.
— Ты, Клава, возишь с собой на задержания массу полезных вещей — гранаты, пистолеты, удавки, медпакеты, — объявил он. — А я еще с нашего прошлого дела понял — надо мне тоже запас возить… шмоток для тебя. А то ведь кровища… грязища… Держи, переоденься в чистое. А прикид спецназовский сюда запакуешь супергерметично. А то меня в машине стошнит.
Он просунул в приоткрытую дверь сумку и большой мешок для мусора «с ушками».
Клавдий, переодеваясь, аж расчувствовался — вот друг, братан, душа — Макар… Заботливый! Джинсы Макара оказались ему, как всегда, коротки, а футболка с «Манчестер Юнайтед» в самый раз. Ботинки свои он отмыл под краном. Когда он покинул туалет, увидел полковника Гущина и Макара в коридоре у дежурной части. Макар что-то доказывал Гущину. А тот возражал.
— Макар, ты человек сугубо штатский, а я таких, как Крымский, видал-перевидал в полиции, — внушал Гущин устало. — Да, он нам заливает, что женщин не убивал. И версию вроде как убедительную состряпал — мол, не стал бы за брата мстить, потому что брат младший кинул его с деньгами, облапошил. Макар, он такого кидалу со своими связями в уголовном мире разыскал бы через неделю, если бы захотел, понимаешь? А он Маркиза не искал полтора месяца. С чеченами-кредиторами разбирался? Лживая отговорка! Словам Крымского верить нельзя. Он нам классическую тюремную истерику закатил. Помнишь, нам Ева про сына говорила — мол, он отец лжи. Я ее выражение запомнил. Так Костян Крымский и есть настоящий отец лжи. Он дважды по прежним своим убийствам так лгал на следствии и суде, так искусно изворачивался, что получал меньше, чем запрашивало обвинение. Конечно, добровольно он в убийстве сестер не признается никогда, потому что теперь ему светит пожизненное заключение, понимаешь? У него срок за вооруженное сопротивление полиции и хранение огнестрельного оружия уже реальный, а еще двойное убийство при отягчающих обстоятельствах — по мотиву мести. Ему есть за что биться и лгать нам.
— Федор Матвеевич, но вы вспомните, что сами же установили на местах обоих убийств, — не сдавался Макар. — Что шаманка Евгения открыла калитку своему убийце и впустила его на участок. Вы сказали, что он ей знаком был, и она его не боялась. Разве подпадает под такое описание Костян Крымский? Хорошо-хорошо, можете возразить, что Маркиз ее с братом когда-то раньше познакомил. Ладно. Но Анна Лаврентьева! У себя дома она запиралась на все замки и на цепочку. А убийцу своего впустила в квартиру легко. И что? Она впустила Костяна Крымского?
— Он мог представиться кем угодно — из Мосгаза, из собеса, из Сбербанка. Макар — он уголовник, убийца, он в тюрьме таким трюкам научился, что… куда бабам с ним тягаться. Ладно, хватит препираться — поезжайте домой с Клавдием и отдыхайте. Вы мне очень помогли сегодня. — Полковник Гущин смущенно глянул на подошедшего Мамонтова. — Без вас бы я не справился. Я здесь закончу с обысками и ночью вернусь на патрульной машине.
По пути в Бронницы Макар сначала помалкивал. А потом не выдержал:
— То, что Крымский убийца — шансов пятьдесят на пятьдесят, согласен? Наш командор от расстройства, что оплошал, уперся. Время пройдет, и его точка зрения изменится. А меня знаешь что поразило?
— Что? — спросил Клавдий Мамонтов задумчиво. В принципе, он был с Макаром в чем-то согласен, однако… подобно Гущину, все же до конца не верил утверждениям Крымского о его невиновности в убийствах.
— Мы себе образ нарисовали — прямо Аль Капоне, мол, авторитет криминальный, садист безжалостный, за брата убил, отомстил кроваво… А он нам — «Максимку пришили?» — Макар передразнил Крымского. — Меня его жаргон убил. Мол, «пришили» его и че? А кто пришил? Ни жалости я в словах Крымской вонючки не услышал, ни горя, ни гнева праведного, ни сострадания к младшему брату. Ни жажды мести его убийцам. Полный пофигизм. И страх лишь за свою шкуру. Я его себе этакой гориллой уголовной представлял, братком, который из ревности мог вора в законе к «мерсу» наручниками приковать и заживо сжечь… А Крымский мозгляк оказался с виду — тощий, плешивый, со вставными зубами в сорок с хвостом.
— Он законченный психопат, Макар, — возразил Клавдий Мамонтов. — Он меня из окна лишь увидел, за кого он там меня принял — дело десятое, но он в момент схватился за ружье. Он оружие пускает в дело не задумываясь, с ходу. Он так мог и нож применить, и дубинку в наших убийствах… Гущин, конечно, не надеется найти в его банях и на болоте нож, которым шаманке горло перерезали, и тот тяжелый предмет. Но он хочет досконально все отработать в этом направлении. А насчет вставных зубов — у Крымского за плечами два срока, в совокупности восемнадцать лет тюряги. Никакие зубы не сохранятся, повыскакивают…
— Ладно, пусть полковник до рассвета пашет в Николино-Расторгуеве. Мартышкин труд. — Макар вздохнул. — Но твое героическое задержание Крымского урода было подвигом почти эпическим, былинным. Клава, ты меня снова восхищаешь. И пользу оно расследованию все же принесло. Знаешь какую?
— Ну, какую? — Клавдий Мамонтов снисходительно усмехнулся. Похвала Макара была ему приятна — а то!
— Со слов Крымского мы теперь точно знаем, что в нашем деле появился кое-кто еще. Кое-кто до этого момента нам не известный. Или… почти не известный.
— О ком ты говоришь?
— О зазнобе. Помнишь, Крымский упомянул, что у Маркиза появилась новая девица — роман тайный, который он от шаманки Евгении скрывал. Крымский нам даже описание ее дал со слов братца — попка, буфера…
— Но он же ее не видел.
— У нас есть человек, который видел эту особу. Клава, ну давай, вспоминай, ты же не утопил память в болоте, а?
Клавдий Мамонтов глянул на него.
— Черт! А я и забыл! Официант в «Лесном»!
— Точно — официант Гриша, столь жадный на деньги. Он заявил, что Маркиз вторично приезжал в ресторан уже с девицей. Мы его тогда по этому вопросу не раскрутили. Так что мы сами без командора дожмем его прямо сейчас. «Лесное» допоздна открыто. А нам как раз по пути.
