— Макар! — окликнул громко Клавдий Мамонтов.
Макар возник на пороге кухни — он все слышал из коридора, пока стерег мужа.
— Отвезем ее сейчас в управление в Бронницы, — оповестил его Клавдий.
— Вы меня арестуете? Но за что?! Я же не убийца! — Дарья рыдала так, что они… черт возьми, женские слезы горькие, даже если лживые…
— Вас допросит следователь, — сухо объявил Клавдий Мамонтов. — Вам ему придется объяснить, почему вы первоначально дали ложные показания про алиби вашего мужа. И вообще вам лучше сейчас побыть у нас.
— В тюрьме?!
— Оставим вас дома, а муж вас зарежет, — печально ответил Клавдий Мамонтов.
Следом за Макаром на пороге кухни появился Алексей Лаврентьев. Прежде багровый от гнева, теперь он был бледен и тих.
— Леша, а ты способен ее убить? — спросил его Макар почти дружески.
Лаврентьев ничего ему не ответил. Клавдию Мамонтову в тот миг показалось — парень просто не мог найти подходящего ответа.
И поэтому Клавдий решил его дожать:
— Куда ты ездил в день убийства матери? Ты же не сидел дома днем.
— Я ездил на свою старую работу в торговый центр. Хотел кроссовки задешево купить, в сети трепались, что спорттовары стали со склада со скидкой распродавать перед ликвидацией.
— Купил кроссовки?
— Нет, все было закрыто. Никакой распродажи. Фейк.
Глава 31
Погребальный костер
Клавдий Мамонтов решил забрать Дарью Лаврентьеву в Бронницкий УВД, а не везти ее в местную чугуногорскую полицию, где их с Макаром воспринимали в штыки. И полковник Гущин, которому он позвонил с дороги и детально сообщил результаты их с Макаром «самодеятельности», согласился, что так будет правильно. Гущин все еще был занят обысками в Николино-Расторгуеве. Клавдию Мамонтову самому пришлось договариваться с начальником Бронницкого УВД по телефону, оформлять задержание фигурантки и ждать в управлении, пока приедет дежурный следователь для ее допроса. Макар находился с ним до конца — помочь в процессуальных делах, естественно, не мог, но терпел стоически.
Домой они вернулись лишь в четвертом часу утра. Почти одновременно с ними на патрульной машине прибыл из далекой Шатуры и полковник Гущин.
По тихому Бельскому озеру вдоль безлюдных берегов в темноте скользила лодка. Адам греб на веслах. К заводи он не повернул — поднялся в лодке в полный рост, увидев зажегшийся на первом этаже особняка свет, синие сполохи полицейской мигалки патрульной машины. Он пристально вглядывался в дом соседей — в глухой предрассветный час там, оказывается, не спали. И маленькая девочка Лидочка не могла его встретить, снова доверчиво открыв для него окно ванной комнаты на первом этаже.
Впусти меня…
Нет, не как в гребаной вампирской саге… У Адама на эту майскую ночь имелись совсем иные планы. Однако реализовать их сейчас было невозможно. Взрослые в доме не спали. И Адам… принц Жаба не желал рисковать.
Стоя в лодке, он плавно развернул ее кормой к заводи и поплыл прочь — мимо леса, мимо тропинки в чаще, что вела к его собственному дому с медной крышей, мимо их причала, где он привязывал лодку. Адам опустился на скамью, уселся поудобнее, взял оба весла и сильными гребками погнал лодку в направлении восточного залива.
В заливе, как когда-то совершенно верно вспомнил Клавдий Мамонтов, располагались маленькие острова, заросшие камышом. Когда на Бельском озере появлялись дикие утки, они гнездились на островах, пестуя птенцов.
Адам доплыл до островка, сплошь заросшего камышом и кустарником. Он причалил к топкому берегу и выскочил из лодки. Набросил на кусты веревку. Со дна лодки он достал две канистры с бензином и направился в самый центр островка, продираясь сквозь сплошной колючий кустарник.
Он очутился на небольшой утоптанной поляне, которую сам расчистил с помощью секатора от сухих камышей. Их он сложил кучей в центре поляны, набросал смолистых сосновых веток, что нарубил в лесу на берегу, обложил все валежником, который набрал специально и привез сюда на своей лодке.
Получилось некое подобие кострища.
Наверху возлежал скелет.
Адам спрятал канистры с горючим в кустах — еще не время поливать здесь все бензином…
Он смотрел на скелет.
Вспомнил, как маленькая девочка в розовой пижаме, покорившая его сердце своей детской улыбкой, непосредственностью, добротой и готовностью дружить с ним — без всяких оговорок и ограничений… как она сказала на ломаном русском: Делать ей смерть! Отрубить ей голову, как в сказка!
Адам схватил за ноги скелет и сдернул его с кострища.
Затем нагнулся и достал из кустов небольшой, но увесистый ломик с плоским концом, заточенным как лезвие. Он привычно взвесил лом в руке — тяжелый металлический предмет… Перехватил его, как воин свой дротик, и с силой всадил в шею скелета. Послышался треск…
Адам нажал сильнее, вгоняя заточенный конец в шейные позвонки, отчленяя череп.
Тот откатился в сторону.
Адам сгреб обезглавленный скелет в охапку и швырнул назад на кострище.
Отыскал на земле палку. Вонзил ее в кучу сухого камыша и водрузил на нее череп.
Гори, ведьма, гори…
Не мать ты мне, хуже злой мачехи…
Он ощутил, как на глаза его навернулись слезы. Он вспомнил, как она… мать — не мать… Ева… глядела на него сегодня дома, когда они случайно столкнулись на лестнице — Адам заходил к умирающему отчиму, а она… отказавшаяся от него и возненавидевшая его, стерегла его словно лютый хищник…
Он вытер слезы.
Не дождется она от него слез… Прошло время, когда он плакал и рыдал тайком из-за ее слов…
А ведь прежде все было вроде у них иначе. Или ему казалось по малолетству, по глупости, когда он так славно и беззаботно жил с бабкой в Москве и она… мать — не мать… Ева изредка звонила ему, спросить, как его успехи в школе…
Можно ли считать их прошлую жизнь, их прежнее общение нормой?
Наверное, да… Так ведь многие живут…
А потом вдруг как затмение нашло…
Череп, водруженный на палку, словно изучал его темными провалами глаз. Словно чего-то ждал…
Обезглавленный скелет покоился на своем погребальном костре. Потому что куча камыша представлялась Адаму в его воображении именно погребальным костром, как в легендах о героях и чудовищах, неким последним рубежом из сказок темных времен…
Для казни и погребения все было готово.
Но он не хотел совершать казнь в одиночку. Ведь даже если мы кого-то сильно ненавидим, если желаем кого-то уничтожить за боль, причиненную нам так бессердечно и беспричинно, мы все равно жаждем понимания…
