А Еву на четвертый день наконец перевели из реанимации в обычную палату, охраняемую полицией. Решался вопрос об отправке ее в тюремную больницу закрытого типа. И полковник Гущин торопился с допросом, пока еще она находится в Бронницах.
Он переговорил с лечащим врачом — тот разрешил допрос Евы, однако предупредил, что продлиться он может не более сорока минут. Пациентка еще очень слаба. Созвонился Гущин и с психиатром из Национального медцентра имени Сербского. В будущем Еве там предстояло пройти судебно-психиатрическую экспертизу. Гущин долго и обстоятельно консультировался со специалистом, но тот отвечал уклончиво, мол, так, на словах, без личного контакта с пациенткой, нельзя оценить ее состояние и сообщить что-то конкретное. В том числе и по поводу синдрома Капгра.
Ева в бинтах лежала на больничной кровати, разметав темные с проседью волосы по подушке. Возле палаты дежурили двое вооруженных полицейских. Макар, войдя в палату следом за полковником Гущиным, обратил внимание на одну деталь — окно… Самое обычное окно в палате горбольницы Бронниц, выступающей сейчас в роли тюремной камеры для опасной преступницы. На окне, естественно, отсутствовала решетка, и полицейские забили его крест-накрест толстыми досками — временная преграда для безумной Евы, покуда она не очутилась в спецбольнице.
Ева — тень тени прошлого образа… На исхудавшем изможденном лице одни глаза, но они горят мрачным темным огнем. Макар понял — даже ослабев от ранения, Ева внутри осталась прежней — неистовой и неукротимой. Страшной в своем психозе.
Она молчала, следила за ними. Макар встал в ногах кровати. Полковник Гущин тяжело опустился на стул рядом.
— Как дела? — спросил он просто, словно и не случилось ничего — ни острова, ни стрельбы, ни крови, ни ранения Мамонтова, ни ее неистовой ярости и жажды убийства…
— Как сажа бела. — Она впилась в него взглядом. — Что ты натворил, мент?
— Это ты что натворила, Ева, — ответил полковник Гущин. Они перешли на «ты» — после стрельбы… И правда, какие уж теперь церемонии?
— Кого вы спасли? Ты отдаешь себе отчет — кого ты спас?! — Она рванулась с подушек и тут же застонала хрипло. — Больно мне… все болит…
— Твой сын — обычный парень, Ева. Не демон, не оборотень, он человек. Но я вижу, спорить об Адаме с тобой бесполезно. У меня к тебе другой вопрос, Ева. — Полковник Гущин смотрел на нее. — За что ты убила двух женщин?
— Он не мой сын! Не смей, мент гребаный, повторя… — Ева повысила голос и… внезапно осеклась. — Каких еще двух женщин?
— Двоюродных сестер, — полковник Гущин внимательно наблюдал за ее реакцией.
— Каких сестер? О чем ты?!
— За что ты их убила, Ева?
— Я никого не убивала. — Она смотрела на него с подозрительным недоумением. — Я пристрелила вашего мента и не сожалею об этом. Мой должок вам за гибель моих любимых уплачен наконец-то, спустя столько лет. А отродье вы не позволили мне прикончить… Ну, он вам еще себя покажет! Он сжигает людей на костре себе на забаву как жертву, разве это тебя не убедило, мент, в том, КТО ОН ТАКОЙ…
— Прекрати! — Гущин и сам повысил голос. — Хватит заговаривать нам зубы. Отвечай на мой вопрос. За что ты убила Анну Лаврентьеву?
— Я никого больше не убивала. — Ева попыталась повернуться на бок и снова застонала жалобно. — Что ты цепляешься ко мне с разной ерундой, мент? Кто она такая, Анна Лаврентьева? Впервые слышу о ней.
— Врешь. Она бывшая заведующая родильным отделением в Морозово, где Адам появился на свет. Во время твоих родов она работала акушером-гинекологом там.
— Да? Я ничего не помню о родах. Я тебе говорила — я во время них умерла. А затем воскресла. Это был знак. Меня вернули с того света, чтобы я остановила, уничтожила отродье и…
— Тогда, пятнадцать лет назад, ты об Анне Лаврентьевой, возможно, и не знала, зато ты получила сведения о ней сейчас, — полковник Гущин был неумолим. — Не лги мне, Ева. Я не куплюсь на ложь. Ты наняла частного детектива, чтобы он наводил справки в роддоме. И он узнал там об Анне Лаврентьевой. Он о ней тебе рассказал.
— Ничего он мне не говорил ни о какой Анне Лаврентьевой! Я впервые слышу о ней от тебя, мент!
Макар внимательно наблюдал за выражением ее лица. И он не мог понять — лжет она сейчас, прикрываясь безумием, или же…
Он достал мобильный, нашел скачанные снимки Анны Лаврентьевой — мертвой на кухне с зияющей раной в горле. И фотографию, переснятую из ее паспорта.
— Ну как же вы о ней впервые слышите, Ева? — заметил он мягко и сунул ей под нос мобильный с первым фото.
Она скосила глаза и… зрачки ее расширились. Она вцепилась в запястье Макара, приближая жуткий снимок убитой к своему лицу, Несмотря на ранение, сила ее хватки была такова, что она могла сломать ему руку.
— Ева! — загремел полковник Гущин.
Она резко оттолкнула от себя и Макара, и фотографию в телефоне. Но Макар не отступился, он показал ей фото Анны Лаврентьевой из паспорта.
— Я никогда не видела эту особу, — четко, внятно, совсем нормально отрезала Ева. — И тот ищейка из агентства ничего мне о ней не говорил. Вообще не упоминал ни фамилии ее, ни имени. Он мне сказал про Надежду Малявину, про акушерку, которая забрала отродье, когда меня воскресили и увезли в реанимацию.
— Акушерка Надежда Малявина пять лет как мертва. Она на кладбище, — объявил полковник Гущин.
— Что?
— Что слышала. Так что не лги мне.
— Я не лгу! И я никого не убивала! Как… как она может быть мертва, когда мы встречались?! Подумай сам, мент. Разве мертвые встают из могил?
— Ева, да я уж и не знаю. Может, к тебе и мертвецы в гости приходят. — Полковник Гущин глядел на нее — странное выражение было на его лице.
— Совсем полоумной меня считаешь, да? Свихнувшейся дурой? — Ева заволновалась. — Всегда, с первой нашей встречи, обо мне так думал — я чувствовала… Потому и не захотел мне помочь, встать на мою сторону… А я надеялась на тебя, я в какой-то момент так на тебя рассчитывала… что ты мне поверишь… сдержишь обещание, и мы с тобой вместе, плечом к плечу, как в чертовой саге против тьмы…
«Мать про сагу, а сын — Эдемский червячок — нам про сказку, — подумал Макар. — А у нас реальность — дело об убийствах…»
— Ева, подождите, не кричите. Давайте разберемся, — сказал он как можно спокойнее, утихомиривая всплеск ее истерики. — Значит, об Анне Лаврентьевой, бывшей заведующей родильного отделения, вы от детектива даже не слышали?
— Нет. Он мне о ней не говорил.
— Евгения Лаврентьева вам знакома?
— Не знаю никакой Евгении. А это еще кто такая? И ее я, что, тоже убила?
— А вы не убивали? — спросил Макар.
— Нет. Только твоего дружка — верзилу.
— Он жив. И скоро поправится, — объявил Макар. — Я вас огорчил, да?
