Пауза.
— Не из жадности, — продолжил Василий Зайцев. — А из высшей справедливости. Фабрика была наша с отцом. И моей матери она тоже принадлежала, они вместе начинали дело. Я решил убить мачеху, она не имела прав на нашу семейную собственность. Но я бы тогда первым попал под подозрение. Я это отлично понимал и все искал способ, как убить ее и обезопасить себя. Но не находил его. А тут вдруг Ева свалилась в ковиде, и мы все заболели дома. Я боялся за отца. Но он перенес в легкой форме. Вызвал юристов и завещал фабрику Еве. Она в тот момент лежала в госпитале. Затем она вернулась, но все еще очень больная, и я заметил… да мы все дома заметили, как она изменилась. Она стала нервной, подозрительной, раздражительной. Они с Адамом не ладили с первого дня, как он к нам переехал. Отец и Ева продали московскую квартиру, где он жил, — деньги нужны были для фабрики. И он понял, что мать его фактически ограбила. О том, что она унаследует наше производство, он, наивный, и не думал и бесился… Об этом день и ночь думал я. И внезапно мне крупно повезло — настал тот вечер, когда Ева поскандалила с Адькой, наехала на него как мегера, разбила его игровую приставку… А ночью он из мести ее напугал до смерти. Я рассказывал вам — это случилось в отсутствие отца, его забрали в частную клинику. Я сыграл тогда роль невольного громоотвода, утихомирил Адьку, выкинул из кровати мерзких жаб, которых он матери подкинул. И Ева… она прониклась ко мне доверием. Я успокоил ее истерический припадок, но видел — что-то в ней еще кардинально изменилось. Она напугана и… наверное, так и начинается безумие, психоз. Словно лавина с горы… Все, что я рассказывал вам прежде, — правда. Ева объявила мне вдруг, что Адька ночью пытался ее убить, бросив совок ей в голову. И что он и прежде хотел ее прикончить, мол, убил ее во время родов, когда она пережила клиническую смерть. Мол, это его вина, и он вообще — не ее сын, не человек, а «отродье», зачатый от Тьмы. Вы заметили, сейчас люди вновь стали верить в разный бред — Ретроградный Меркурий, Петнакли, Таро, потому что живут в страхе и неопределенности…
Макар, слушая, вспоминал рассказ Глеба Рауха о событиях в секте Мессалиан-Энтузиастов. Они ошиблись, думая, что Ева действительно вычеркнула те события из жизни, нет, воспоминания о тех днях и страшный конец секты не давали ей покоя… И все это было связано с ее сыном.
— Ева истерила, орала, а я глядел на гримасы ее лица, как оно дергалось, искажалось и… меня вдруг осенило: вот же решение, — продолжал Василий Зайцев. — Не надо мне ее убивать, чтобы затем всю жизнь быть под подозрением у полиции и трепетать в страхе. Все и так плывет мне в руки — можно развить в ней ее истеричность, нервность, подозрительность, ее дикий бред насчет Адама. Можно попытаться выставить ее перед всеми полоумной дурой, и тогда отец… он все увидит своими глазами. Как такая ненормальная может управлять фабрикой, как ей доверить бизнес? Довести ее до точки кипения, лишить ее мозгов… И тогда папа сам изменит завещание в мою пользу — оставит фабрику мне, больше-то некому…
— И вы предложили Еве разузнать все в роддоме об обстоятельствах клинической смерти? — спросил полковник Гущин. — С целью использовать информацию против нее?
— Я предложил, и она была мне так благодарна, что я ей поверил, будто это Адька стал причиной ее клинической смерти. Понятно, я и сам сомневался — прошло столько лет, в роддоме могли все забыть, но… все же клиническая смерть — довольно редкое явление. Я надеялся — может, врачи что-то вспомнят. Ева умоляла меня съездить в Морозово, где она рожала. Но я не хотел светиться, я вообще решил остаться в стороне. Я предложил ей нанять частного детектива для поисков.
— И кого ты ей подсунул? — спросил Клавдий Мамонтов, хотя он в глубине души догадался обо всем еще в клубе «Чацкий», когда актер поведал им о встрече Василия Зайцева с сестрами Лаврентьевыми.
— Себя, — Василий Зайцев глянул на него. — Зачем впутывать кого-то постороннего в столь деликатное семейное дело?
— Но детектива и Ева, и другой свидетель описывали нам как солидного мужчину в возрасте, судя по его голосу, — заметил полковник Гущин.
— А я использовал преобразователь голоса, — ответил Василий Зайцев. — Полезная штука оказалась, в нем несколько программ — и женским можно вещать, и разными тембрами мужского, и даже детским, что выберешь. У нас дома такой есть. Отцу подарили на презентации — фирма, что их производит, в благодарность за офисную мебель нашей фабрики.
Клавдий Мамонтов усмехнулся — сводные братья пользовались сложными электронными игрушками для своих нужд. Адам — ультразвуковым отпугивателем, чтобы проверить храбрость перед стаей собак, а Василий — голосовым преобразователем, чтобы свести с ума мачеху — наследницу бизнеса отца.
— В роддоме мне снова крупно повезло. Ну, наверное, вы все про роддом знаете, раз до меня добрались…
Василий Зайцев опустил голову. Пауза.
— Вы Еве дали сразу несколько телефонов детективных агентств, — заметил полковник Гущин спокойно. — Поясните нам.
— Когда я ее вознамерился убить, я стал готовиться. Решил, что мне потребуются паленые номера, и купил несколько таких по интернету. Я три продиктовал Еве — по какому бы она ни позвонила, она попала бы на детектива по имени Андрей Григорьевич, то есть на меня. — Василий Зайцев впервые за весь разговор тоже криво усмехнулся, словно вспоминая. — Как в шпионском романе. Меня даже заводило это. Такой драйв… И главное — я в стороне от всего. И убивать ее мне не надо. Только раздуть ее психоз как пожар… Короче, она меня сама наняла на свою голову. Я в роддоме получил адрес бывшей заведующей Анны Лаврентьевой, и мне сообщили, что та алкоголичка. Новая удача! И я решил — попробую и ее использовать. С алкашами всегда ведь можно договорится за бутылку, но… Она оказалась не такой, как я ее себе представлял.
— Анна Лаврентьева? — спросил Клавдий Мамонтов. — Какой же она оказалась?
— Хитрой, жадной тварью. Я не сразу под видом детектива начал скармливать Еве информацию. Я решил повременить и сначала встретиться с Лаврентьевой. Приехал к ее дому на машине. Купил для нее бутылку хорошего виски. Хотел было подняться к ней в квартиру, позвонить, раздумывал, как мне ее уговорить на контакт, как вдруг… Гляжу — плетется с сумками, а в одной бутылки с пивом, снег загребает ногами, идет, шатается баба в пуховике… Я сразу решил — на ловца и зверь. И точно — это оказалась Анна. Пьяная вдрызг… Я к ней подошел и — что значит пьяница, как-то быстро мы договорились. Я ей: у меня к вам разговор серьезный. Заработать не хотите? А она: интим, что ли, мне предлагаешь, щенок? И заржала противно… Я смотрел на нее — все же она бывший врач-акушер и роддомом заведовала, пусть и деревенским… Но чтобы так деградировать, опуститься… Мы сели в машину мою, и я ей отдал виски, что привез. Она жадно хлебала из горла. Похвалила: щедрый ты. Я в ответ напомнил ей про роженицу, перенесшую клиническую смерть, которую врачи спасли. И она, несмотря на опьянение, все вспомнила. Мол, такое век не забудешь, хотя лично она и не присутствовала при родах. Я сказал, что та роженица — моя мачеха и что я хочу ее сильно напугать, отомстить ей за развод родителей. Что я хорошо заплачу, если Анна поможет мне пугать ее, лишать покоя. Что, мол, такова моя месть. Не говорить же ей насчет завещания и фабрики, правда? Анна выслушала и сразу мне выложила про сынка своего — мол, он меня тоже ненавидит, так что отлично понимаю тебя, дружок… Спит и видит, как меня со свету сжить, убить хочет за квартиру, потому что женился на сущей проститутке… Сказала, что над моим предложением помозгует — ей, мол, надо посоветоваться с сестрицей, потому что ее помощь понадобится, чтобы сделать все в лучшем виде. И чтобы я ей перезвонил через пару дней. И я тогда уже понял — одной дармовой выпивкой мне помощь Анны Лаврентьевой не обойдется, надо будет ей деньги платить, и немалые.
