За прошедшую неделю умерло ещё около десятка человек, вместо них к нам поселили новеньких. Люди очень часто прибывали, чтобы через пару дней уехать в неизвестном направлении. Посему у меня сложилось чёткое ощущение, будто мы находимся в неком распределителе. Непонятно, с какой целью, однако тенденция переброса человеческих ресурсов была очевидна.
У всех сливали кровь, независимо от возраста… Хотя нет, вру, детей до четырёх лет не трогали. С ними вообще была отдельная песня: их собирали в отдельные группы, после чего больше никто ничего о них не слышал и не видел.
Сплетни ходили разные, но все они не более чем фантазии, потому как реальных подтверждений не нашли. Некоторые считали, что именно из них нам готовят похлёбку, но это была чистой воды страшилка для новоприбывших. Лично я был уверен, детей куда-то увозили с наступлением заката. Просто потому, что звуки двигателя были слышны, а при выходе из ангара нового транспорта не появлялось. Зачем они им, что с ними происходит в дальнейшем — по факту не знал никто. Опять же, моё сугубо личное мнение, не подтверждённое, но наиболее логичное: их отправляли в такое место, где впоследствии перевоспитывали. Создавали послушное рабское племя, которое станет беспрекословно подчиняться хозяину. Зачем? Это уже другая история…
Наступила восьмая ночь с того момента, как я загремел в концлагерь, и в последнее время его многие называли именно так. Нас как обычно выстроили после завтрака, но вместо привычной кучи металлолома, которую мы перекладывали с места на место каждую ночь, повели гуськом к пункту приёма крови.
Ещё со школьного возраста я помнил, что донором можно быть не чаще одного раза в шестьдесят дней. Только в этом случае забор крови считается безопасным для здоровья. В первую ночь с нас сцедили граммов по семьсот, после чего мы потеряли за сутки едва не двадцать процентов своего первоначального состава.
Тот, кто утратил связь с сознанием у приёмки, в итоге оказался полностью обескровлен. Другие не пережили день, ну а затем потери добавились на физических упражнениях. Да, многие и сейчас держались лишь на честном слове. Если сегодня с нас сольют ещё столько же, то к утру уже от переживших первую экзекуцию останется лишь двадцать процентов. И совсем не факт, что в их числе не окажется меня, а я не хочу.
Кто бы что ни утверждал, но жить хочется даже при самых невыносимых условиях.
Но на этом странности только начались. То, что завертелось в следующие полчаса, стало неожиданностью даже для «хозяев». Странный, непривычный для слуха свистящий звук раздался за мгновение до взрыва. Он прогремел где-то за спиной, однако мы все почувствовали, как задрожала земля под ногами.
Сообразить ещё никто ничего не успел, а уже грохнуло ещё раз, а затем это произошло прямо в центре нашей толпы, которая образовалась вместо очереди. В ушах зазвенело, и я не сразу понял, что валяюсь на земле, придавленный сверху несколькими телами. Тот, кто принял на себя роль первого слоя, как-то странно, прерывисто дышал.
Я попытался выбраться и едва не потерял сознание от лютой боли в правой руке и ноге. Живот казался мокрым, но жидкость эта была тёплой, скорее всего, кровь и хорошо бы, если она не моя.
Что-то происходило вокруг, но как я ни пытался, не мог разобрать ни звука. Сейчас они походили на некое бульканье, словно моя голова находится глубоко под водой. Рука, после того как я ею пошевелил, теперь нестерпимо ломила в районе предплечья и самое поганое — я не чувствовал пальцев. Похоже, перелом — очень надеюсь, что это так и вместо руки у меня там не кровоточащий обрубок.
От этих мыслей стало погано, и я просто закричал. Орал неистово, насколько хватало воздуха в лёгких, и всё равно не слышал собственного голоса. Хотя некий гул в черепе ощущал, можно даже сказать, физически. Снова навалился страх, отчего сердце заколотилось в бешеном ритме, но это придало сил.
Очередной рывок из-под тел наконец принёс результат — я смог высвободить руку. Выглядела она плачевно, если не сказать ещё хуже, а боль при этом была такой, что я снова закричал во всю мощь голосовых связок. Это помогало, не знаю, как и почему, но действительно становилось лучше.
Вокруг мелькали какие-то тени и явно что-то грохотало. Я слегка повернул голову, силясь понять хоть что-нибудь. Но нет, ничего особо не видно, кроме мелькающих силуэтов с оружием…
Стоп! Оружие! Да эти люди выглядят даже иначе, словно военные какие…
— Эй! — заорал я ещё громче, хотя казалось уже некуда. — Эй, бля! Э-э-э!
Внезапно один из силуэтов отделился от бетонного блока и, пригибаясь, направился ко мне. Он что-то говорил, но я ничего не мог разобрать, губы шевелятся, а слов не слышно. Так ничего вразумительного от меня и не добившись, солдат поднёс рацию ко рту, затем кивнул собеседнику, словно тот его видел, и в одно движение расстегнул небольшую сумку на ремне. Вскоре я увидел шприц в его руке, и он уже был чем-то заряжен.
Воин не парился, он просто вонзил его мне в шею и вдавил поршень. Было больно, не так конечно, как с рукой или ногой, которую я даже не видел, но в глазах снова потемнело. Эффект длился недолго: буквально через минуту, вместо ломящей, нестерпимой боли, я ощущал пульсирующее покалывание, а ещё очень сильно захотелось спать…
— Эй, ты как? — кто-то уже второй раз тормошил меня за плечо. — Живой хоть, братан? Ну ты здоров спать!
— Я не знаю, кто ты, но иди нахуй! — не открывая глаз, ответил я.
— П-хах, дела-а-а, — прозвучала до боли знакомая фраза, а затем я вдруг вспомнил всё, что со мной произошло, и резко подорвался. — Тихо ты, тихо, все капельницы порвёшь!
— Чё? А?! Где мы? — я попытался осмотреться, но место не узнал.
Какая-то огромная палатка, ну в пределах понимания слова «палатка». Эта имела размеры, ну не знаю даже, теплицы что ли? Впрочем, каркас, на который натянули брезентовый тент, действительно походил на садовое строение. Я лежал на каких-то нарах, наспех сколоченных из грубых досок, однако поверх бросили тощий матрац. И после недели, проведённой на бетонном полу, он казался мне пуховой периной.
— Медсанчасть это, — дав мне пару секунд на осознание, ответил Рустам. — Военные пришли, всех уродов положили. На месте концлагеря сейчас полевое расположение. Говорят, с Москвы идут, уродов почти к Мурому сместили.
— Понятно, — буркнул я. — Ты сам как?
— Да хуёво, — продемонстрировал он мне культю вместо левой ноги. — Они, прежде чем напасть, с беспилотников распределитель обработали.
— Всё-таки распределитель, — усмехнулся я и украдкой бросил взгляд на свою ногу.
— Да не ссы, братан, с тобой нормально всё, лёгкая контузия и пара переломов, — всё-таки моё действие не ускользнуло от внимания Рустама. — Я слышал, врач говорил, что три недели и будешь как новенький. А что распределитель, это да, они нас как мясо для своих держали. Кровь доили и на линию фронта своим отправляли, ну и как рабочую силу, тех, кто покрепче, тоже туда.
— А почему наши ночью напали, ведь днём у нас преимущество, — задал я вполне резонный вопрос.
