Отец довольно кивнул и снова широко улыбнулся, показывая мне свои безупречно белые зубы.
— Я свободно говорю на одиннадцати языках, а понимаю абсолютно все языки на нашей многонациональной планете. И это, Коля, только малая часть наших способностей! Кто еще так может, знаешь кого-нибудь?
Отец встал с кресла, взгляд его мгновенно посерьезнел, с лица ушла улыбка и, подойдя ко мне, он склонился к моему лицу.
— Я не удивлюсь, Коля, — сказал он на каком-то незнакомом мне языке, — если на этой планете у нашего древнейшего рода есть какая-то своя, особенная миссия, но мы о ней пока не знаем, или наши предки просто-напросто о ней забыли…
Отец распрямился и упрямо поджал губы.
— Но придет время, и мы всё обязательно узнаем!
Следующая информация о наших необыкновенных способностях меня откровенно порадовала.
Оказывается, мы долгожители!
Прожить активно двести пятьдесят лет для нас далеко не предел. Отцу вот на сегодняшний день, оказывается, уже восемьдесят пять, а выглядит на тридцать и то с большой натяжкой. Это такая удивительная особенность нашего организма, и я до сих пор не могу себе объяснить, как это происходит!
Отец в ту ночь пытался объяснить мне на пальцах, что организм наш растет и развивается до тридцати лет, потом резко стоп, дальше до двухсотлетнего возраста никаких изменений, ни тебе седых волос и морщин, никаких болезней, совсем ничего! И только после двухсот лет начинается медленный процесс старения, и смерть у нас наступает так же, как и у обычных людей, только не от болезней, а от банальной старости. Мы никогда не болеем, то есть совсем! Болезни не прилипают к нам, и наш организм способен успешно сопротивляться даже очень сильным ядам.
Отец говорит, что это из-за сильнейшего иммунитета и какой-то там сверхзапредельной регенерации.
Да я это и сам на себе чувствовал и уже не раз. Выбитые зубы вырастали у меня за пару недель в любом возрасте. А, помню, был один случай, когда я в походе в лесу наступил на ржавый гвоздь и проткнул ногу насквозь. Рана затянулась у меня часа через два, и я тогда подумал, что так и надо. Я рассказал об этом отцу, тот кивнул и в свою очередь поведал мне примерно о таком же случае, который приключился с ним во время одной из его многочисленных командировок во Вьетнам.
Отец всегда ходил в рейды в одиночку, и сослуживцы дали ему за это позывной Перст. Во время очередного рейда к американской базе, находившейся на побережье, и произошел с ним тот самый случай. С трех сторон базу плотно окружали непроходимые джунгли. А наши вьетнамские товарищи с севера очень любили вокруг военных баз понаставить всяких смертоносных и коварных сюрпризов. В тот раз они что-то там напутали в метках опознания своих хитроумных ловушек, и ничего не подозревающий отец влетел прямо в одну из них. Это оказалась одна из самых неприятных ловушек, какие только умели создавать наши изобретательные вьетнамские друзья. Американцы называли ее «пунджи» — «острая боль». Нога проваливается в яму и натыкается там на заточенные колышки, обильно смазанные фекалиями, ядом или уже сильно разлагающийся мертвечиной. После такого мало кто выживал. Быстрая ампутация прямо на месте — подарок судьбы!
Так вот, отец, матерясь, вытащил ногу из ловушки, мысленно пообещав пообщаться с вьетнамскими товарищами по возвращении лично. Затем тщательно обработал раны, остановил кровь, вколол себе антибиотик и через сорок минут, прихрамывая и проклиная на чём свет стоит весь их братский народ, начиная с товарища Хо Ши Мина, двинулся дальше. Где-то с час его немного лихорадило, а потом всё прошло! Через два дня на месте пробоев от кольев были только темные пятнышки.
Вот так!
Еще, как оказалось, мы очень сильные гипнотизеры.
У кого-то в нашем роду способности к гипнозу посильнее, у кого-то послабее, у меня же пока их нет совсем. Я не чувствую в себе ничего! Может, позже что-то и проявится… не знаю. Но отец говорил, что проявится обязательно, и что мне на этом моменте не надо особо зацикливаться, придет и мое время. Причем на нас самих совершенно никакой гипноз не действует, ну совсем никак! А наш — на всех без исключения.
— Ну а как ты хотел? — улыбаясь, говорил мне отец. — Думаешь, легко мне только при помощи одного грима изображать из себя старика? Грим и внушение намного лучше, чем просто грим, поверь мне.
Оказывается, с этим нашим затянувшимся старением целая проблема. Нам постоянно приходилось скрывать свой истинный возраст. Когда приходило время, мужчины нашего рода изображали из себя немощных стариков, а после, имитируя свою смерть, исчезали где-нибудь за границей и начинали там новую жизнь.
Мой дед не дожил до наших дней, погиб в сорок третьем, а вот прадед двухсот пяти лет отроду жил на юге Франции и по сей день изображал из себя добропорядочного французского пенсионера.
А прапрадед умер всего полтора года назад в возрасте двухсот пятидесяти девяти лет в удаленном ските какого-то там забытого всеми монастыря.
— А ты деда своего давно видел? — поинтересовался я.
— Как понимаешь, постоянной связи с ним нет. Иногда присылает о себе весточки и всё. Просто ведомство, в котором я работаю, имеет очень длинные руки и уши, а вот в том, что он жив и здоров сейчас, у меня нет никаких сомнений. Я это чувствую. Мы виделись лет десять назад, он приезжал в Москву как самый обыкновенный турист. Кстати, он в прекрасной спортивной форме и дряхлым стариком его никак не назовешь!
Я в тот вечер во все глаза смотрел на отца, любуясь его стройной атлетической фигурой. В голове никак не укладывалось, что ему тоже уже лет немало.
Сила, выносливость, гибкость при наших немалых габаритах — всё это было просто запредельным и выходило за рамки понимания обычных людей. Но со слов отца, мы понемногу теряли свои способности. Например, один наш родич по имени Гудим жил где-то шестьсот пятьдесят лет назад. Так вот этот Гудим пробегал в полном доспехе без остановки свыше ста вёрст и мог потом целый день махать мечом, сражаясь с врагами без устали.
— Кстати, вот этим вот самым, — сказал отец, подойдя к стене и снимая с крюков тяжелый средневековый двуручный меч.
Я с благоговением взял семейную реликвию и ощутил, что сейчас у меня в руках что-то знакомое, близкое. Как будто это мой собственный меч, и я только вчера повесил его на стену в кабинете отца.
— Почувствовал? — спросил отец, уловив мое состояние.
Я кивнул.
— Мы называем это родовой памятью, сынок. Еще одна способность, для которой у нас пока нет объяснения.
— А это? — Я указал рукой на другое оружие на стенах.
— Да это всё оружие твоих предков, но об этом чуть позже. У нас на это еще будет время.
Я другими глазами взглянул на клинки. Мое воображение тут же стало рисовать их в действии: как на экране замелькали кадры отчаянных схваток, из которых мои предки выходили победителями…
Отец положил мне руку на плечо.
