— Всё, Смирнов. Давай в машину, а то до вечера не уедешь, — улыбаясь, скомандовал майор Степанов.
Закинув вещмешок на заднее сиденье армейского уазика, я пристроился рядом.
Старшим машины на этот раз был сам Арзуманян.
— Ну чито? Заводи слишь! Паехали! — поторопил он водителя.
Водитель нажал кнопку стартера. Под капотом что-то затарахтело, забухало и заглохло.
— Вот зараза! Опять! — в сердцах водитель стукнул по рулю и вылез из машины.
— Мужики, помогите толкнуть! Не заводится! — прокричал он столпившимся на крыльце заставы погранцам.
Старички с ревом кинулись к машине и начали толкать уазик. За ними, крича и улюлюкая, побежали молодые, и только офицеры стояли на крыльце и улыбались.
Ребята толкали и толкали нашу машину, а я сидел, вцепившись в дверную ручку, до крови закусив губу, и смотрел на них мокрыми от слёз глазами. Сто метров остались уже далеко позади.
Глава 5 Москва
Ноябрь 1986 года. Ресторан «Арагви»
В Москве на Курском вокзале меня встречал Пётр, водитель отца.
— Здравия желаю, товарищ старший сержант! — улыбаясь, поздоровался он, пожимая мне руку.
— Вольно! — пошутил я, и мы, смеясь, обнялись.
За то время, что я прожил на квартире у отца до армии, мы с Петром очень здорово подружились. Совместные тренировки сильно сближают интересующихся одним и тем же делом людей. Если с отцом работали в основном по семейной методе, то Пётр в моём понимании — это просто какой-то стрелковый бог! Никого лучше я не видел даже в кино.
С «макарова», который ругали все кому не лень, он выпускал восемь выстрелов за одну целых, восемь десятых секунды, и все пули ложились кучно, точно в корпус или в голову. Причем, кучно настолько, что все восемь пробоин можно было легко закрыть детской ладошкой.
Вот как он это делал?!
А стрельба в движении, а двойками, а лежа и сидя, а на бегу — да как угодно! Моему восторгу не было предела. Глядя тогда на Петра, я понимал: мне до него очень и очень далеко, хотя кое-что за эти месяцы и у меня стало получаться. Пётр хвалил.
— Ну как служба? — спросил он, открывая мне заднюю дверь служебной «Волги». — Добавил ты отцу седых волос, ничего не скажешь.
На что я только пожал плечами и развел руками.
— А где он сам-то, случилось что?
— В Управлении он. Вырваться пока никак, вечером сам тебе всё расскажет. Прыгай, давай на заднее сиденье и не светись там, а еще лучше — шторки задерни.
Мы ехали по Москве и болтали о всякой ерунде. В основном речь шла о том, какие фильмы вышли, или какие артисты новые появились за те два года, что меня тут не было. На удивление разносторонний, начитанный, Пётр был в курсе всех событий светской жизни и в музыке, и в спорте отлично разбирался, поэтому наша беседа, пока мы ехали домой, протекала легко и непринужденно. Пётр с удовольствием отвечал на мои вопросы, да и сам интересовался моей службой на границе. По его словам, в детстве он тоже мечтал стать пограничником, но не сложилось, пошел по стопам родителя.
Пётр был еще молодой, примерно тридцати лет от роду, может, чуть меньше или, наоборот, больше, не определишь сразу на глаз. Взгляд у него был живой и в то же время внимательный, цепкий. Так иногда смотрел и мой отец на проходящего мимо человека, выхватывая для себя какие-нибудь только ему видимые детали.
— Петя, а когда мы опять стрелять начнем? Мне не терпится продолжить занятия!
— Не настрелялся в армии?
— С автомата — сколько угодно! А вот пистолет за два года в руках ни разу не держал.
— Ничего! Наверстаем.
Мы заехали в наш двор и остановились у подъезда.
— Я не буду подниматься, времени в обрез. Там тебя Тамара Павловна встретит… Всё, Коля, мне пора. До встречи!
Мы пожали друг другу руки, я вылез из машины, и она плавно покатила со двора.
Поднявшись, как и раньше, пешком на шестой этаж, я подошел к нашей двери, и уже хотел было нажать кнопку звонка, но дверь открылась сама. На пороге стояла улыбающаяся Тамара Павловна.
— Коля, с приездом, родной! Как я рада тебя видеть… Возмужал! Как добрался? Шинель повесь вот здесь, — засуетилась вокруг меня соседка.
— Отлично, тётя Тамара, — сказал я, приобнимая за плечи пожилую женщину.
Что мне особенно было приятно, так это то, что фальши от нее не чувствовалось ни на грамм, она действительно искренне радовалась моему возвращению.
— Иди, мой руки, сейчас обедать будем! Отца ждать не надо, будет только вечером, у них там аврал какой-то в последнее время.
Я помыл руки, пригладил жесткие непослушные волосы и зашел на кухню.
М-м… Какие запахи!
В животе громко заурчало. Вот сейчас и сравним всё это с готовкой Фомы.
Хороший, наваристый мясной суп с вермишелью. На второе — поджаристые котлеты с гарниром из гречневой каши, которая, в свою очередь, была приправлена тонко нарезанной морковкой, луком и мясистыми белыми грибами. Всё это я умолотил за рекордное время и голодными глазами посмотрел на Тамару Павловну.
— Ну как, не хуже чем у вашего Фомы? — засмеялась она, беря в руки половник.
Я смутился — не проговорил ли я свои мысли о Фоме вслух?
— Никак не хуже, даже лучше, тётя Тамара!
— Я от отца слышала про этого вашего Фому. Ты же сам писал ему, какой там у вас там расчудесный повар. Вот и мне не хотелось лицом в грязь ударить.
— Всё очень вкусно, тётя Тамара. Скажите, а котлеты там еще есть?
Приятно было смотреть на ее улыбку. Столько в ее взгляде было теплоты и добра, что я не удержался и, потянувшись через стол, чмокнул Тамару Павловну в щёку, как внук целует бабушку в благодарность за вкусный обед.
Мы еще посидели немного на кухне за чаем, поговорили о моей службе. Оказывается, она бывала в тех местах в служебной командировке лет так двадцать пять назад. И про нашу заставу слышала, и про знаменитый на весь наш пограничный округ Правый фланг.
После сытного обеда меня начало клонить в сон.
— Коля, ты иди в зал, приляг, отдохни немного с дороги. Там я тебе вещи приготовила переодеться, на кресле лежат. Это отцовские, но я думаю, что они тебе сейчас в самую пору будут.
— Спасибо, тётя Тамара, что-то действительно разморило меня немного.
Я быстро переоделся и улегся на мягкий кожаный диван, подложив под голову матерчатую подушку. Под тихий звон посуды и журчание воды на кухне глаза стали слипаться сами по себе, и я уже не в силах сопротивляться почти сразу провалился в крепкий сон.
Проснувшись, я еще лежал какое-то время с закрытыми глазами, переваривая опротивевшее мне сновидение. Опять борьба с морем, опять странный трехпалый отпечаток кисти на камне, наверное, уже в сотый раз.
