Доказать ей, что она меня хочет, и дать ей время самой это осознать.
Губы. Язык. Влажное тепло и прохладная ткань, что касается торса. Заставляя тело буквально роптать об удовольствии.
Неужели малышка не понимает, что я в ее нежных руках. Не понимает, что стану ручным, позволь она мне стать частью ее жизни.
Поцеловать чуть глубже, настойчивее, чтобы она забылась и ничего не сделала, когда я лапой чуть приподниму халатик.
Она тут же замирает, отпихивает мою руку, отстраняясь, бежит от меня, скрывается в комнате.
Корил себя за несдержанность. Не могу потерпеть, идиот.
Иду следом за ней, наблюдая за тем, как она поправляет кровать.
— Ложись. Тебе надо отдыхать, — говорит она равнодушно, но я перекрываю выход и требую ответа, но она все же проскальзывает мимо меня на кухню.
Не сказав ни слова не сейчас, не спустя неделю, за которую единственной возможностью прикоснуться к ней были случайные обмороки. Правда и их она быстро раскусила.
Только выходила из своей комнаты и улыбалась.
Единственными приятными событиями в течение недели был ее пристальный взгляд, когда я отжимался по утрам, а она завороженно пялилась.
Перед этим отчитав, что мне еще рано вливаться в спорт.
— На более безопасный ты не соглашаешься, — замечаю я, но она только подбородок задирает.
— Пошляк.
Лучше бы я был пошляком, а не зверем, которого однажды она видела, очевидно забыв, что все ради нее.
Никак иначе я не могу объяснить ее поступок.
Это мне еще стоило понять.
Глава 20
Есть ли разница между сном и комой. На самом деле почти нет, особенно если занозой туда пробрался ангел.
И пусть бы он парил в своем небосводе. Так нет же, ему надо соблазнять меня гладким, молочно-белым телом. Держать на поводке.
Сводить с ума невинно-порочной улыбкой.
Звать меня к себе и при этом отдаляться.
Сколько не беги. Сколько не злись и не раздражайся, эта сучка все равно будет держать меня на расстоянии.
И знай я причину, мне было бы проще, так ведь она истинную назвать не хочет.
Какую-то ересь вечно придумывает. Пытается мозги мне запудрить и от себя отдалить.
Про церковь заливает, в которую она пойдет монахиней.
Про жениха, ждущего ее в деревне Кулуево. И еще чертова куча неправдоподобных причин.
Я терпел почти неделю.
Я упорно занимался, чтобы восстановить силы.
Жрал все ее полезные для пищеварения блюда, от которых меня уже воротило.
Я не трогал ее, как бы мне того не хотелось, хотя только создатель знает, каких сил это мне стоило. Когда вот она рядом, бери и пользуйся.
Нельзя. И постоянно слышу слово «нет».
Устал. Не так мы с ней договаривались. Она показала мне страстную натуру в наше первое знакомство, и я хотел увидеть ее снова такой. Робкой, скромной, но в то же время порочно прекрасной.
Не хочу чувствовать этот блядский холод.
Но теперь с меня достаточно. Терпение на исходе.
Вчера я выполнил свою ежедневную норму в семьсот отжиманий и сказал, что сегодня, если она не поедет ко мне добровольно, я ее вынесу на руках. Насильно.
Теперь у меня есть на это силы.
Силы-то есть, только вот голова снова раскалывается.
Как еще можно обозначить этот непрекращающийся в голове стук, который не давал мне покоя.
— Кристина! — кричу, поворачивая голову в сторону коридора, куда уходит ее спальня. Спряталась от меня снова. — Кристина! Башка болит, дай аспирин.
Тишина.
Спит может ещё, хотя обычно встаёт раньше меня.
Откидываю одеяло и сажусь, тру пульсирующие виски, моргаю несколько раз, пытаясь рассмотреть сколько времени на часах, что висят над диваном.
Резкий звук выстрела выводит меня из прострации.
Какого...?
Я подскакиваю с места как ошпаренный, как раз в тот момент, когда в квартиру врываются трое русских парней в спортивных штанах и олимпийках с капюшоном.
Орут, матерятся и вихрем наводят в комнате беспорядок.
По виду малолетняя шпана. Но с пистолетами.
Молниеносно иглой пронизывает страх.
Где Кристина? Бросаю взгляд на тумбу, где обычно хранился ее телефон.
Фу-ух. Нету.
Может в магазин ушла? Или… совсем ушла?
Перевожу взгляд на парня с белесыми глазами, что пучит их на меня и что-то орет.
Я же смотрю на ствол, решая, как же мне его выбить без плачевных последствий. Ещё одно пулевое получать я не собирался.
Через гул злых мыслей различаю:
— Где Валек, а, обезьяна?! Он твой дружок? — смеется он, кивая парням, чтобы те подхватили. — Мы или берем бабки, или…
«Или» становится писком, когда хватаю его и выворачиваю руку. Угрожать он здесь вздумал.
Лица двух других из веселых превращаются в маски ужаса, когда квартиру заполняет хруст кости.
Мой любимый звук, который я готов слышать, как музыку.
В голове проскальзывает мысль, что у Ахмедова тоже есть парни по выбиванию долгов и прочей херни.
Но вежливые и пускающие в ход оружие только в случае прямой опасности для жизни.
— Больно! Урод нерусский, отпусти меня! Тебя на ленты порежут. Как собаку! — почти визжит этот упырь, пока другие переглядываются и не знают, что делать.
Я ведь прикрылся их главарем. Я руку ему в трех местах сломал. И это далеко не все, что я могу с ним сделать, не убив.
Они могут удивиться, узнав, сколько боли может вынести человеческое тело, так и не отправившись в мир иной.
— Какие громкие слова, — рычу ему над ухом. Сильней на руку давлю, от чего он начинает верещать, а на глазах уже виднеются слёзы. — Ты лучше скажи, перед кем Валя долг держит?
Так и знал, что этот хмырь что-то выкинет. Что из-за него у моей малышки проблемы будут. А вот если бы забрал ее сразу, такого бы не случилось.
Как только доберусь до неё, то за шкирку к себе утащу.
— Ничего я тебе, мразина, не скажу!
Неправильный ответ. Выламываю ему вторую руку, пока не слышу жалобный скулёж.
Злость во мне только набирает обороты, и я чувствую, как в вены прыскает привычная доза адреналина как на арене.
Это же всего лишь разминка.
— Перед Ломоносовым, — отвечает один из парней и опускает пистолет, пока уши закладывает от крика невежливого мальца, что бьется в моих руках как пойманная треска.
