Я закрываю глаза, переносясь в тот день, когда до меня дошло, что я буду жить в семье священника.
— Мой папа был заядлым католиком, он дружил с отцом Коллинзом. Крепко дружил. Отец Коллинз частно наставлял папу на путь истинный, потому что тот иногда с него сбивался. Когда мои родители погибли, дальние родственники не захотели брать на себя ответственность в моём лице, потому меня удочерила семья священника. Несколько месяцев я попросту находилась в шоке, была сама не своя: тихая и спокойная. Наверное, привыкала к новой действительности, — горько усмехаюсь я.
— И тебя можно понять, — соглашается со мной Ронни. — И что потом?
— Потом я случайно услышала разговор мамы Маргарет и её мужа. Речь шла обо мне.
— Что-то плохое?
— Как сказать... Они были приятно удивлены тем, что я вовсе не та чересчур озорная проказница, как обо мне отзывался папа. Они выдохнули с облегчением, поняв, что от меня будет гораздо меньше проблем, чем они предполагали.
— Так и сказали?
— Не дословно, конечно, но смысл именно такой. В тот день я осознала, что мой мир никогда не будет прежним. Что мне придётся и дальше вести себя примерно, если я не хочу расстраивать людей, которые проявили ко мне невероятную доброту. Понимаешь о чём я?
— Что я понимаю, так это то, что ты гораздо лучше меня.
— Опять ты о себе, — по привычке закатываю я глаза, но всё же решаю выяснить то, что он имеет ввиду. Поворачиваюсь в его руках так, чтобы видеть лицо и прошу: — Пояснишь?
— Да, — грустно улыбается он. — В схожей с твоей ситуации, я выбрал путь наименьшего сопротивления. Ты же тоже злилась? На судьбу, родителей, кого угодно! Злилась?
— Конечно, Ронни.
— Но не уступила этой злости, не позволила ей диктовать, как тебе поступать. Я позволил.
— Но ты больше не злишься?
— Иногда, — дергает он плечом.
— Жалеешь о том, что делал во власти зла? — делаю я страшные глаза.
— На днях я попросил прощения у бабушки, — хмыкнув, опускает он глаза. — С ней я поступал хуже всего.
— Хорошо, что попросил, если действительно раскаиваешься, — серьёзно замечаю я.
— Действительно, — вновь смотрит он на меня. — Знаешь, Цветочек... Пусть это банально, но общение с тобой заставляет меня быть лучше, чем я был вчера.
— Да, ты ужасно самодовольный и наглый, но, Ронни, ты не плохой человек. Не абсолютно плохой для того, чтобы менять себя.
— Ты просто не знаешь всего, Цветочек, — мрачнеет его взгляд.
Я касаюсь ладонью его щеки и предлагаю:
— Прошлое в прошлом, ладно?
— И не важно, с чего началось наше общение? — загорается его взгляд.
— Какая теперь разница, если мы сидим в лодке посередине озера, без возможности разбежаться в разные стороны, верно? — улыбаюсь я. — Ты очень постарался для того, чтобы у меня не было пути назад, Лейн.
— У нас обоих его нет, — глухо выдыхает он.
А следом обхватывает мой затылок пальцами и притягивает к себе, чтобы поцеловать.
Бесконечно сладкое мгновение я наслаждаюсь теплом чужих губ, а затем на меня лавиной обрушиваются все мои страхи. Я отстраняюсь и шепчу:
— Прости, Ронни, но давай не будем спешить, ладно?
— Мы, разве...
Лейн видит что-то в моём лице и серьёзно кивает, а затем вынуждает меня вновь прижаться спиной к его груди, чтобы крепко обнять за плечи:
— Как скажешь, Цветочек. Как скажешь.
Глава 20. Ронни: я должен был предвидеть это
Я хочу войти в свою комнату, но слышу струнное звучание из спальни Бо, и замираю на пороге. Улыбаюсь, прислушиваясь к мелодии, а затем неожиданно решаю зайти к сестре.
Даже в дверь стучу.
— Ро? — удивляется она, когда я заглядываю в комнату. — С каких пор ты стучишь в дверь?
— Поговорим?
— Конечно, — ещё сильнее удивляется она, убирая с бёдер гитару. Подтягивает колени к груди и хлопает ладонью по ковру рядом со собой: — Присаживайся.
Я смотрю на гитару и усмехаюсь. Это я бросил ей вызов, когда нам было по тринадцать лет. Бо быстро научилась играть и не прекратила, когда выиграла спор. Ей понравилось, ну а мне нравится, как она играет.
Иногда из наших споров выходит что-то хорошее.
Интересно, наш последний вызов друг другу войдёт в число таких?..
Я опираюсь на кровать и сажусь на пол:
— Кажется, мы сто лет не общались, да?
— Есть такое ощущение, — улыбается Бо. — У тебя всё в порядке?
— Всё просто отлично, Бо, и я не шучу. Как у тебя? Наверное, бесит ездить в школу на автобусе? Ты, наверняка, считаешь меня эгоистичным придурком? Завтра едем вместе, Мел поймёт.
— Вообще-то... — отводит она глаза. — Меня уже давно отвозит в школу Дилан.
— Дилан? На своём байке? — поднимаю я брови.
— Да, и это ужасно круто.
— Так у вас... У тебя получается? Делаешь всё, чтобы выиграть?
— А ты... — настораживается она, выискивая что-то в моих глазах. — Разве нет?
Я отворачиваюсь, чтобы произнести глухо:
— И я делаю всё, чтобы выиграть...
На это и был расчёт.
Именно эти слова я произнёс Цветочку сегодня днём. Я заморачивался с записками, которые подкидывал девчонке в шкафчик; передавал ей через приятелей вкусные гостинцы; преследовал её и потратил кучу времени и сил на сегодняшнее свидание.
И при этом испытывал радостное предвкушение.
Никакого напряга, злости или желания послать всё к чёрту.
Мне по-настоящему хотелось сделать Мелиссу счастливой.
Потому что она мне на самом деле нравится.
— Мы поступаем плохо, верно? — вдруг спрашивает Бо. — С теми, на кого спорим. Так нельзя.
— Хочешь отказаться? — смотрю я на неё.
— А ты? Представлял, что будет, если Мелисса узнает о споре?
Ей будет больно. Наверное. И какого тогда будет мне?
— Тебе всерьёз нравится Холд, — делаю я неутешительный вывод. — И давно?
Теперь отворачивает она, чтобы глухо произнести:
— Как оказалось, очень давно...
Я сжимаю зубы и смотрю прямо перед собой.
Холд — подонок. Его отношения с девушками ограничиваются лишь кроватью.
— Ты с ним спала?
— Что? — оскорбляется Бо. — Как ты... Это не твоё дело, Ро, но нет. У нас... Дилан не такой, как все о нём думают, ясно?
