Я прикрываю на несколько секунд глаза, чтобы успокоить сердцебиение, поправляю на плече ремень чехла с гитарой и иду дальше.
Бар, в котором разрешают выступать любому желающему, находится в паре кварталов от моего дома, потому уже через несколько минут я поднимаюсь на невысокую сцену и настраиваю микрофоны: один для гитары, второй для голоса. Немногочисленные посетители не обращают на меня внимания, и лишь барменша Лоя, протирая стаканы полотенцем, поглядывает в мою сторону с теплотой во взгляде.
Достаю гитару и усаживаюсь на высокий стул.
Мне не хватало пары строчек, чтобы закончить эту песню, и теперь она готова.
— Однажды тебя не стало,
В погоне за дурной мечтой,
Ты не тот путь встала,
Спасибо, что не позвала с собой...
Я закрываю глаза и ощущаю, как кожу обжигают тихие слёзы, но продолжаю играть и петь. Помню, как она страшно рассердилась, застав маленького Ронни с сигаретой. Помню, как она оставляла нас спать в её кровати, когда в доме было слишком много людей. Помню, её грубоватые наставления о том, что из всех мужчин я могу доверять лишь брату. И, наконец, я помню, как она сказала мне, чтобы я больше не приходила.
Она не очень умела любить, но знала, пусть и не признавала этого вслух, что нам с Ро будет лучше без неё...
Она была слабой, но быть слабым — не преступление. Преступление — признать поражение, испугавшись возможных трудностей.
Я обрываю мелодию, спрыгиваю со стула и падаю на колени, чтобы зачехлить гитару. Где-то на втором плане слышу жидкие аплодисменты, и отстранённо думаю о том, что вряд ли кто-то из них прислушивался к словам песни. Спешно поднимаюсь на ноги и иду вон.
Я видела его маму сегодня в больнице. Она хотела поговорить. Но я трусливо сбежала.
Я не могу и дальше прятаться от того, что мне важно.
Я люблю его. Всем сердцем люблю. И не должна бояться его темноты, если хочу быть в ней светом.
Холодный и неприступный Дилан Холд выслушает меня, хочет он того или нет.
Правда, вся решительность испаряется, когда я вижу его прямо перед собой...
Ноги слабеют, несчастное сердце подскакивает к горлу, мысли разлетаются, как стайка напуганных птиц.
— Что... — выдыхаю я, осматриваясь по сторонам и цепляясь за ближайший стол, чтобы не упасть.
Что он здесь делает?..
— Привет, Львёнок.
__________
*Калифорнийский университет в Беркли (англ. The University of California, Berkeley) — государственный исследовательский университет США, расположенный в Беркли, штат Калифорния
Глава 29. Дилан: сдаюсь
Я чувствовал вину за отца. Или же вину за себя, которая буквально душила меня все эти дни. Но весть о том, что мать Лейнов, её мама, скончалась от передозировки, стала последним гвоздём в гроб моей грёбанной гордости.
Я проследил за Львёнком после больницы. Мне было необходимо знать, как она справляется. Знать, что она в порядке.
И судя по её песне... это далеко не так.
Сомневаюсь, что моё появление ей сильно поможет, но оставаться в стороне я больше не мог. Не нашёл в себе сил вновь просто уйти.
Но и что ей сказать, я не представляю.
— Что... — выдыхает она, выглядя совершенно потерянной.
— Привет, Львёнок, — единственное, что я нахожу сказать, а затем замечаю её осунувшееся лицо, круги под глазами и приступную худобу. Делаю шаг вперёд и рычу: — Какого хрена ты так мало ешь?!
Бонни озадаченно хмурится, затем сглатывает удивление и проходит цепким взглядом по мне с головы до ног и обратно. Сужает глаза:
— А ты сам?
Молча беру её за руку и веду к барной стойке. Спрашиваю у барменши, следившей за Бонни с самого её здесь появления:
— У вас кухня есть? — Та равнодушно кивает, и я делаю заказ: — Два самых жирных блюда, хлеба и два молочных коктейля погуще.
— Дилан...
Отворачиваюсь от барменши, веду Бонни к первому столику и вынуждаю её сесть. Сажусь сам напротив и долго разглядываю соседний столик, пытаясь справиться с бушующими в груди чувствами.
— Дилан...
— Что? — рявкаю я, отчего Бонни испуганно вздрагивает. Опускаю голову и виновато выдыхаю: — Прости, Львёнок.
— Ничего, — тихо говорит она. — Не подумай, я... р-рада тебя видеть, но... Почему ты здесь?..
— Слышал о твоей маме, — откидываюсь я спиной на спинку стула. — Мне жаль.
Бонни обнимает себя руками и кивает. Смотрит при этом в сторону, что позволяет мне жадно разглядывать её лицо.
Я чертовски по ней скучал.
А ещё я замечаю розовый медиатор в ямке между ключиц, закреплённый на цепочке с детским колечком.
— Я уверен, что это вина моего отца, — глухо произношу я через минуту. — Этот грёбанный трус всё же заплатил ей за молчание. Мне правда жаль, Львёнок...
Бонни смотрит на меня и тихо просит:
— Не нужно, Дилан. Не твой отец наполнял шприц отравой и вкалывал иглу ей в вену. Перестань думать, что именно он причина всех бед вокруг. Во многом мы виноваты сами.
Я киваю, вынужденный согласиться.
В том, что я потерял её, виноват я сам.
— Мама сказала, что ребёнка удалось спасти.
— Да, — тепло улыбается Львёнок, и я чувствую, как и в моей груди становится теплее от этой улыбки. — Совсем крошечный, но уже такой сильный — невероятно. — Улыбка исчезает, а взгляд становится решительным и твердым: — Мы не отдадим его чужой семье — будем воспитывать сами.
— Не сомневался, что вы поступите именно так.
— Осуждаешь? Считаешь, мы не справимся?
— Нет, — качаю я головой. — Нет. Больше того, я ошибался, думая, что и твоя мама не справилась бы.
Бонни хмурится, и я решаю, что ей нужно увидеть это самой. Потому вынимаю бумажник, оставляю несколько купюр на столе за ещё не приготовленную еду и поднимаюсь на ноги:
— Поехали. Я должен тебе кое-что показать.
Тепло в груди становится горячее, когда Бонни, секунду поколебавшись, встаёт из-за стола и без лишних вопросов идёт за мной.
Всё ещё верит мне, глупая.
У байка я помогаю ей зафиксировать лямку от чехла с гитарой поперёк груди и надеваю на её голову шлем. Пока копошусь с застёжкой, не могу отвести глаз от её губ. Бонни начинает дышать чаще. Щёки окрашивает розовый цвет.
Как я мог допустить мысль, что она хоть в чём-то притворялась?
Её чувства, как открытая книга. Я верно читал её с самого начала.
