— Поигрался и достаточно, ясно? — бросает он, отправляясь в зал. — Сабрина Остин не та, с кем тебе стоит всерьёз общаться.
— А тебе, значит, стоит общаться всерьёз с её матерью? — иду я следом. — Не успел ещё затащить её в постель? Думаешь, если она работает в эротическом жанре, то и сама весьма искусна?
Отец меряет меня высокомерным взглядом и сухо заявляет:
— Это не твоё дело.
— А мои дела, выходит, общее достояние?
— Не делай из этого трагедию, — морщится отец. — Одной девкой больше, одной меньше. Мало их, что ли, на всё готовых? Помнишь, что я тебе всегда говорил? — Его ладонь ложится на моё плечо, пальцы сжимаются. — Важнее всего — твоя семья. Остальные люди — это лишь средство к достижению твоих целей.
— Ага, — усмехаюсь я и сбрасываю его руку, на что он недовольно поджимает губы и осматривается по сторонам: не заметил ли кто. — Именно поэтому наша семья «счастливее» прочих.
Крепче и нерушимее уз, чем наши, просто не бывает.
Глава 11. Сабрина
— Брукс… Автограф-сессия… Она такая классная!.. Интервью на местном канале…
Ладно, сдаюсь. Это не может быть совпадением.
Я замираю на лестничном пролёте между партами у шепчущихся девчонок и выхватываю у одной из них телефон, экран которого та демонстрировала подруге.
— Эй!
На протяжении всего дня я то и дело слышу: Виола Брукс это, Виола Брукс другое. Обрывками, не понятно. Всегда шёпотом, чтобы не услышали другие. И здесь всё ясно — кто в своём уме признается в том, что пускает слюни на ту чушь, что пишет эта женщина? Но с едино мыслящими девочками обсудить можно. Особенно, если дело касается кубиков пресса чертовки сексуального негодяя-героя. Или же его каменного, внушительных размеров стояка.
Выставляю указательный палец, призывая девчонку не нервничать, и вчитываюсь в статью на экране телефона.
По мере прочтения я сжимаю зубы всё сильней, они едва не крошатся от той злости, что ядом отравляет кровь.
В этом она вся!
Я отдаю телефон его недовольной на вид хозяйке, поправляю сумку на плече, разворачиваюсь обратно и иду на выход из аудитории.
Разумеется, я должна узнать из СМИ о том, что моя драгоценнейшая мамочка в городе, а не от неё самой! Ещё хуже, что эта стерва собралась читать лекцию у моего курса, о чём я и вычитала в статье. У моего курса! О чём она только думает?! Я едва начала учиться в Беркли, а она вздумала мне всё испортить? Какого чёрта? Чему она собралась учить первокурсников? Пестикам и тычинкам, которые мы прошли ещё в школе?!
Боже, я прикончу её!
— Эй, лекция только начинается, а не закончилась, — ловит мои плечи Фрейзер, затем всматривается в моё лицо и взволнованно спрашивает: — Всё в порядке, Остин? Кажется, ты в бешенстве.
— Ты даже не представляешь в каком, — цежу я. — Поэтому мне придётся пропустить занятие, извини.
Я высвобождаюсь из его рук, чтобы уйти от греха подальше, но парень ловит мою кисть и спрашивает деревянным голосом:
— К твоему состоянию как-то причастен Гилл?
Мыслей о нём мне как раз и не хватало. Спасибо, Дерек.
— Нет, — выдёргиваю я руку. — Иди на лекцию, Фрейзер. И если не сложно, прикрой меня перед преподавателем. — Я вдруг задумываюсь над тем, насколько моя просьба дружеская, и рассерженно исправляюсь: — Впрочем, можешь не прикрывать. Плевать.
Я отворачиваюсь и стремительно направляюсь вперёд по тротуару.
Вскоре я миную площадь с башней, сворачиваю на парковую улочку у «Долины» и выхожу к воротам стадиона.
Обращаю внимание, что отец заканчивает тренировку и распускает парней. Те в разнобой бредут в сторону раздевалок, а папа замечает меня. Его лицо мрачнеет, он подхватывает с земли биту, кивает на тренировочную зону справа и вручает деревяшку мне:
— Там свободно. Попрошу охранника не закрывать ворота до твоего ухода.
— Спасибо, пап.
Люблю его до бесконечности уже за то, что он понимает меня без слов. Лучший в мире родитель, в отличие от некоторых.
Я бросаю сумку и биту на рулонное покрытие, подхватываю корзину с мячами и сваливаю их в специальный отсек пушки. Выставляю максимальную скорость. Снова беру в руки биту и отхожу на положенное расстояние.
Стискиваю пальцами деревце и готовлюсь к удару.
Я больше года не брала в руки биту, и теперь остро чувствую, как скучала по игре.
В груди растекается когда-то привычный азарт. Искрит в крови, разгоняя её по венам. Проникает в мышцы, напрягая их до придела. И бьёт эйфорией в голову.
Злость преобразовывается в адреналин и находит долгожданный выход с первым отбитым мячом.
И со вторым, третьим, десятым.
Я выкладываюсь по полной, молочу битой по мячу снова и снова, кричу на ударах.
А, когда ощутимо выдыхаюсь, с удовольствием понимаю, что мне стало гораздо легче.
Чёрт, бейсбол — самая лучшая в мире игра.
Мячи в пушке заканчиваются, и я снова иду их собирать. На этот раз я выставляю скорость помягче, стираю рукавом кофты пот с висков и вновь занимаю положенное место. Счастливо улыбаюсь. И по старой привычке бью битой об пол два раза, чтобы потом обхватить ручку обеими руками и отбить первый мяч.
— Оттачивать удар лучше всего на самом поле.
Я оборачиваюсь на голос Гилла и пропускаю следующий мяч. Он ощутимо врезается мне в плечо. Я чертыхаюсь, а Гилл посмеивается. Чёртов кретин выглядит свежим и благоухающим, влажные волосы вьются после душа.
Преступно красивый, чёрт бы его побрал.
Я отбиваю другой мяч и раздражённо ворчу:
— Советы от профессионалов. Как мило. Может, пойдёшь и откроешь свою школу мастерства? Имени себя же.
— Будешь первой ученицей? — усмехается он и кивает: — Тебе не помешает.
— Иди к чёрту, Гилл, — устало говорю я и отбиваю четвёртый мяч.
Меня лихорадит. От волнения. Этот придурок своим присутствием возвращает меня в воскресный вечер. Напоминает о том, что было. Заставляет стыдить себя за безрассудство и желать повторить всё вновь. Хуже всего случайные и незваные мысли о том, как это будет, если зайти намного дальше…
Потому что хочется.
Кретино-красавчик-Гилл прочно-порочно обосновался у меня в голове.
И даже знание того, что он преследовал собственные цели, не делает его менее сексуально-привлекательным для меня.
Я с силой бью по пятому мячу, но напряжение не отступает.
— Расскажешь о том, что тебя так разозлило?
— С чего ты взял, что я злюсь? — спрашиваю я, не глядя на него.
