– Хвастает? – переспросила Ежевика. – Тогда он ещё человек.
Вспыхнул экран на лобовом стекле, там полупрозрачный Фауст вгляделся в нас троих с изумлением на лице.
– Шеф, я думал застать вас в каком-то кабаке… Или вы втроём туда как раз и прёте?
– Только четвёртого подхватим, – сообщил я. – Фраермана. Слыхал о таком?
Он охнул.
– Намечается групповуха?.. А я хотел спросить насчёт искусственных аксонов… Ладно, Фраерман так Фраерман. А что он фамилию на ник не сменит?.. Мы с детства называли выпендрёжников фраерами, а тут не просто не скрывает, а выпячивает вместо имени!.. Фраерман, надо же!
Я кивнул, всё верно, сам он для всех нас давно Фауст, каким однажды появился на форуме трансгуманистов, а не какой-то… как его фамилия?.. в прошлой детской жизни. Фраерман мог бы выбрать что-то более… хотя «Фраерман», надо признать, звучит лихо и вызывающе, даже соответствует его драчливой репутации нападателя на основы современной науки.
– Спрошу, – пообещал я. – Скажу, что ты интересовался.
Он сказал испуганно:
– Что? Ни в коем случае!..
Экран погас, Марат довольно заржал.
– А репутация у Фраермана ещё та.
Автомобиль плавно сбросил скорость и замер у бровки. В сотне шагов Центр нейроинформатики, слева по ту сторону тротуара маленькое уютное кафе, Фраерман выбрал удобное для себя место встречи.
Марат покинул авто первым, бравируя лёгкостью движений, следом выбралась Ежевика, шумно вздохнула, наполняя лёгкие свежестью от листвы модифицированных деревьев. Те выстроились вдоль дороги на точно отмеренных расстояниях, не пропуская запахи горячего асфальта и резины через край тротуара.
Марат поглядывал на мир с полнейшим равнодушием на лице к этой уходящей ерунде. Совсем недавно здесь важно катили кареты с извозчиками, вдоль дороги высились газовые фонари, а бородатые мужики с тачками ждали у тротуара, готовые сразу же убрать конский навоз, а то лошади, как все травоядные, опорожняют кишечник прямо в пути.
Исчезнет и этот нынешний мир с замысловатыми небоскрёбами, зеркальными витринами и автомобилями без водителя. Придёт нечто намного совершеннее, а мы как раз те существа, кто в бешеном темпе, который пугает даже нас, приближаем этот страшноватый и прекрасный завтрашний день и почему-то не можем ни остановиться, ни даже замедлиться.
Ежевика, не оглядываясь в нашу сторону, направилась к распахнутым дверям летнего кафе, там половина столиков вынесена наружу, выглядят по-домашнему мило и незатейливо.
– Я бы тоже в таком питался, – определил Марат. – Фраерман хорошо устроился, ему носят в квартиру ещё горячее. Вон те три окна и есть его квартира!
– Уютное место, – согласился я. – И почти пустое. Ну да, народ рванул за город…
Ежевика всё же вошла в помещение, выбрала самый дальний столик в углу, но села спиной ко входу, это мужчины садятся, как собаки в конуре, всегда лицом к возможной опасности.
Я огляделся в поисках официантки, но, похоже, здесь автоматика полная, а Ежевика сказала торопливо:
– Фраерман!
Глава 8
Марат повертел головой, но Ежевика всего лишь зацепилась взглядом за светящуюся точку на своём уже раскрытом планшете и не смотрит по сторонам.
– Выходит?
– Уже… к нашему кафе…
На фоне ярко освещённого солнцем широкого дверного проёма возникла тёмная рослая фигура, так изображают демонов Ада, выходящих в наш мир из преисподней.
Правда, когда Фраерман пошёл через зал, то и рост не выше среднего, и в лице, как и фигуре, ничего предвещающего беду, хотя этикам он кажется зловещим терминатором из недоброго будущего.
В перестройке организма зашёл ещё дальше Марата, из-за чего и стал для него кумиром, даже блестящие догадки и реальные достижения в нейропрограммировании отодвинулись на второе место.
За пару шагов до нашего стола вскинул обе руки в приветствии, совсем не похожие на синтетические, хотя, конечно, керамика и пластик от плеч и до кончиков пальцев, но в рубашке с длинными рукавами, в модных джинсах, а кроссовки от Анны Тои полностью закрывают титановые ступни с гибким керамическим покрытием.
Ему пришлось начать раньше, чем Марату, потому уже успел миновать стадию хвастовства синтетическим телом. Тем более только руки-ноги, да ещё глаза, а так внутренности людские, хотя половина изготовлена на принтере из его же стволовых.
И, конечно, на аккумуляторах почти весь, только мозг и ряд внутренних органов в этот переходный период пока ещё требуют обычной еды, но старается заменить искусственной, соками, пастами, гелями, Рахметов двадцать первого века.
– Что хотел? – спросил он сварливо. – Ты же знаешь, я только по видеосвязи… Исключение сделал не для тебя, морда. Марат настаивал, да твоя Ежевика из-за его плеча очень уж жалобно что-то пищала… Что случилось?
Ежевика сказала торопливо:
– Ты сядь, а то ноги у тебя железные, кто знает, когда рассыплются. Хочешь апельсинового сока? Или у тебя желудок заржавеет?
– Желудок ещё свой, – сказал Фраерман с жалостью, – но над этим работаем. Так что случилось?
Он сел достаточно ловко, хотя всего два дня тому сменил ножные протезы на новую модель, мотивируя тем, что данные от природы уже не апгрейдишь, а эти можно менять сколько угодно раз и каждый раз ставить всё совершеннее.
Ежевика держится лучше меня, я то и дело ловил себя на том, что смотрю с жалостью. Медицина не такая уж и беспомощная, он был обречён ещё во младенчестве, но выходили, тогда же стало понятно, что не дотянет до старшей группы детского сада, нейродегенерация уже начала набирать ход. Но медицина тоже не стоит на месте, отказывающие работать органы успешно заменялись сперва донорскими, а потом искусственными.
И вот теперь ему тридцать восемь лет, и всё ещё жив, хотя ресурсы организма исчерпаны, а медицина в этот раз едва-едва успевает, нейрогенерация тканей поднялась уже до мозга и вот-вот начнёт отключать отдел за отделом.
– Апгрейд, – ответил я многозначительно. – И поле для новых апгрейдов!
Он улыбнулся, протянул через стол руку.
– Привет, Артём. Давно не виделись.
Ладонь и пальцы, пусть из металла, покрытого искусственной кожей, тёплые и почти мягкие, пожатие деликатное, никакого хвастовства нечеловеческой мощью.
На Марата взглянул очень внимательно и сочувствующе, как на собрата, что только вступил на сложный и пока ещё рискованный путь перестройки собственного организма.
– Так что хотел, – повторил он, – ясно и конкретно?
Голос его звучит ровно и приветливо, без каких-либо ожидаемых металлических ноток. Утраченный собственный сумел восстановить в цифровом виде, атрофия голосовых связок лишила его возможности говорить к концу первого курса, где мы сидели за одним столом, но теперь вещает получше любого диктора с Центрального телевидения.
