Я вылез из-за стола, в теле некоторая тяжесть, сидячая работа и малоподвижный образ жизни вредны, таймер уже с утра тревожно пикает, напоминая, что недобрал физической активности, будто я вот тут же, как дурак, нацеплю бандану и пойду бегать в парк, наматывая «полезные» километры, а науку пусть двигают те, которые умные.
В кафе почти пусто, это в обеденный перерыв помещение заполняется от стены до стены. Среди входящих заметил и Константинопольского, всё в том же светлом костюме, хотя нет, вроде бы другой покрой, однако из кармашка всё так же торчит уголком платочек, наверняка не просто тщательно отутюженный, но ещё и надушенный.
Такая оскорбительная для мужчины мысль показалась забавной, я уже почти свысока смотрел, как он прошёл к нашему столику, мы только-только успели опустить задницы на сиденья, остановился и с лёгким учтивым поклоном осведомился, не спросил, а именно осведомился:
– Могу ли я пообедать с вами?
Пообедать с нами это не то же самое, что пообедать за одним с нами столом, но я не стал уточнять или поправлять, со стороны это совсем уж мелочное занудство, а я хоть из учёной братии, но всё равно широкая душа, кивнул и сказал почти легко:
– Да, конечно. Это же не экспедиция на Северный полюс.
Думаю, понял, этики такие мелочи чувствуют всеми фибрами, но молча улыбнулся и красиво сел, весь приятный и излучающий.
Ежевика поглядывала на него с любопытством, я помалкивал, официантка принесла нам тарелки, я сразу придвинул свою обеими руками, быстрее начну – быстрее закончу.
Глава 9
Константинопольский не ел, не жрякал и тем более не хавал, а вкушал красиво и возвышенно, настолько ловко орудуя ножом и вилкой, словно обучался в Консерватории имени Чайковского.
Ежевика, поглядывая на него часто и трусливо, попыталась подражать его манерам, не замечая, что получается настолько смешно и криво, что я ощутил, как у меня даже спина покраснела от неловкости за неё. Вроде бы умная, кандидатская по молекулярной биологии уже на рассмотрении, осталось защитить, но вот за столом глупит, так глупит…
Я ощутил, что поглядываю, как он ест, со странным чувством. Целая симфония движений и жестов, мимики, взмахов салфетки, элегантного позвякивания ножа и вилки, улыбки и мягкого убаюкивающего голоса, когда вроде бы и нехорошо возражать или говорить что-то иное.
Он вскинул на меня взгляд и сказал неожиданно:
– Вы не замечаете, что наши взгляды очень схожи? Временами настолько я бы сказал идентичны, что сам воздеваю очи горе.
Я пробормотал:
– С чего вы взяли?
– Я посмотрел вас в сетях, – объяснил он. – Там вы общаетесь без научной терминологии. Я увидел человека, заинтересованного в работе хорошо сбалансированного общества. Остро заинтересованного.
Я начал резать бифштекс на ломтики уже не так торопливо, куда спешить, пока в окопы ещё не зовут, ответил с неохотцей:
– Все хотят хорошо сбалансированного. Даже те, кто жаждет сперва всё сломать и разрушить.
– Вы не из тех, – заявил он с покровительственной уверенностью. – Я не ожидал, что вы такой консерватор!.. Отстаивать устои общества, когда наука во все времена ломала их и без всякой жалости строила что-то новое! Зачастую просто уродливое.
Ежевика поглядывала на нас быстро и пугливо, словно суслик из норки. Меня знает, а этот специалист по этике что-то новое, странное, женщин тянет к новому, вдруг да там что-то более выигрышное для продолжения дома-племени.
– Может, парфеноны и красивее, – согласился я, – но жить в современных домах со всеми удобствами как-то удобнее.
– Это потакание…
– Вся жизнь – потакание, – сказал я. – А наука ни при чём. Она даёт всего лишь новые возможности.
– Да, – подтвердил он, – всегда решал простой человечек, что давало миру устойчивость. Но сейчас уже сама наука решает, каким миру быть, а каким нет. А это такая огромная ответственность! Учёные к ней не готовы, для них это обширное и неизведанное минное поле.
– Если политики решаются, – заметил я, – но почему не наука? Не секрет, ай-кью любого среднего учёного выше, чем у политика даже самого высокого ранга.
Ежевика ещё раз вилку перехватила иначе и выпрямилась, а то горбатится над тарелкой, как голодный котёнок, хотя любому мужчине приятнее видеть, что его женщина с удовольствием лопает, чем чинно и правильно работает ножом и вилкой, отрезая одинаковые кусочки мяса, такими же одинаковыми движениями накалывает на зубцы вилки и несёт ко рту.
Константинопольский покачал головой.
– Ай-кью в данном случае не показатель… Одно дело – понять, как и почему двигаются кванты, другое – люди и человеки. Иначе почему политики всё ещё нужны? Мир, управляемый учёными, это катастрофа… Но вы в сетях демонстрируете понимание процессов, потому я вижу, почему именно вас назначили директором этого великолепного научного центра!
Он закончил с бифштексом, красиво и умело подобрал на тарелке последние крупинки гречневой каши ножом и вилкой, не осталось ни её, ни подливы, я бы так вычистить не сумел даже ломтём хлеба.
Ежевика смотрела с завистью во все глаза, как он ловко управляется с этими нехитрыми столовыми приборами. Подумаешь, мелькнуло у меня, вельможи Людовика Четырнадцатого управлялись ещё изящнее, но это всё, что умели в жизни.
Официантка принесла две порции блинчиков с мясом, горячих, только что испечённых, я невольно подумал, что у нас с Константинопольским и в таком простом деле, как еда, некоторые вкусы совпадают.
Для Ежевики тарелочка тоже с блинчиками, зато начинка из сладкого творога, хоть какое-то, да отличие.
Константинопольский снова взял в руки нож и вилку, взглянул на меня уже серьёзнее.
– Вообще не понимаю, – произнёс он чуть строже, – этой спешки с нейролинком. Власти и силовики и так всё о нас знают, начиная с размера жалованья и побочных доходов и заканчивая, кто когда и с кем прелюбодействовал. Человеком манипулировать уже легко и просто! Что им ещё?
Вопрос вроде бы риторический, можно и не отвечать, но это не совсем вежливо, грубияном выглядеть не хочется, хотя сейчас всем на манеры накласть, я произнёс в той же нейтральной манере:
– Наука движется сама по себе, мало ли что желает местная племенная власть. Нейролинк нужен прежде всего людям, человечеству. Это как паровая энергия, электричество, интернет.
Он уточнил вежливо:
– В чём же?
– Связанными нейролинком, – ответил я, – манипулировать не получится. Когда все знают обо всех, уже не проведёшь тайную операцию, не устроишь переворот, даже не захватишь хитрыми путями власть!
Он хмыкнул, красиво и настолько ловко отрезал от трубочки изящный кружок, словно сдавал по этому действию экзамен в своём университете по этике, наколол на острие вилки, но задержал у рта.
