– Очень… впечатляюще, – услышал я, как со стороны, свой голос, механически ровный, словно синтезированный компьютером первого поколения. – Мне надо… осмыслить.
Он сдержанно кивнул, я держу спину ровной, а лицо таким, какое должно быть у руководителя крупного научно-исследовательского института, он всё понял, также молча вышел.
Стены кабинета то раздвигаются, словно неожиданно вышел на Красную площадь, то сдвигаются, угрожая сплющить до двумерного состояния.
Потряс головой, вроде бы чуть помогло, кое-как расцепил незримый кулак воли на трусливой и смятенной душе, часть которой таится в том же неокортексе.
Надо же, мелькнуло смятенное, какая эффектная лебединая песня. Мысль зацепилась, потащила дальше, начала выяснять, почему прицепилось это крылатое словцо «лебединая». Нужно настроить себя на иронию, в ней спасение, иронизирующие люди чувствуют себя счастливее и дольше живут, но тряхнуло слишком уж, сердце колотится, как у пойманного зайца, какая на хрен ирония, сейчас чувствую себя голым на краю вечности.
Мы все ходим как в незримых скафандрах и говорим совсем не то, что думаем. Страшимся нейролинка, что покажет, какие мы грязные и подлые твари, но этот же нейролинк покажет и то, какие алмазы у нас в душах.
Что я должен сейчас? Позвонить ей и сказать, что я тварь лживая и подлая, но всё же прошу простить меня? Я скотина, не видел, какое счастье было прямо перед моей тупой мордой? Сумеешь ли простить?
Наверное, и глазом не успею моргнуть, как окажется в моих объятиях, прильнёт трепещущим от счастья телом и скажет жарким шёпотом что-то типа: это ты прости, я позже тебя поняла, что люблю только тебя и не могу без тебя. И никогда не перестану тебя любить.
Виолетта приоткрыла дверь и, переступив порог, замерла, глядя на меня большими полными тревоги глазами.
Я сказал медленно:
– Ух ты, мой чип потихоньку начинает, начинает… Да-да, теперь вижу. Ты как, давно? Поняла, о чём я?
Она ответила тихо:
– Пять лет.
– Какое у тебя звание, а то ещё не могу прочесть.
Она ответила тихо:
– Я не кадровый работник. Всего лишь контрактник. Из-за необходимости контроля за работой как учёных, так и… остальных. Вы же видите, я ничем не навредила.
Я пробормотал:
– В этом интерфейс хорош, хорош… Сразу выявил, что ты шпион, но сразу же и оправдал. Ладно, это опустим. Никому не скажу, потом сами узнают, как только получат такие же гвозди в черепа.
Она сказала тихо:
– Мне вернуться к работе?
Я помедлил, она не шевелится, молчит, я директор и я решаю, как решал и раньше.
– Ты прочла ответ, – сказал я, – до того, как задала такой ненужный вопрос, зачем спрашиваешь?
Она ответила тихо:
– Чтобы не выходить из образа. Я нигде и никому не должна показывать, что обучена из без чипа понимать их мысли, желания, толковать позывы. Артём Артёмович, я живу не в таком благополучном районе, как вы!.. И там вижу всякое.
Я сказал виновато:
– Прости, на твои плечи легла в самом деле непосильная нагрузка. Это мы все белоручки.
– Посильная, – ответила она, – хотя и, признаю, не самая лёгкая. Но это на благо, Артём Артёмович!.. Я патриотка как страны, так и планеты, вы это видите.
– Вижу, – согласился я. – Ладно, иди, только не признавайся, что глобалистка. Вечером придёшь?
Она посмотрела огромными сияющими глазами.
– Сразу после работы! Только захвачу что-нибудь на ужин.
– Бери побольше, – посоветовал я.
