Вершина горы, на которую они взошли, представляла ровную площадь, покрытую бархатисто-зеленым ковром. За этой площадкой гора шла пологими уступами книзу, наподобие гигантской вечнозеленой лестницы, созданной для восхождения вестников, воспевающих хвалу Богу. В самом низу, подползая одна за другой, с тихим ропотом ударяли о берег прозрачно-зеленоватые волны беспредельного Каспийского моря. Где-то в необозримой дали как бы падал в море огненно-красный шар солнца, набрасывающий на море золотисто-багряную ризу.
Каторжники и их жены неподвижно стояли на месте, пораженные открывшейся им картиной и испытывая какой-то молитвенный восторг. Вдруг Осип, опускаясь на колени, воскликнул с необыкновенной уверенностью:
— Это место нам дал Бог — нам и нашим детям и внукам, ибо этот зеленый рай — пустыня, в которую еще не вступала нога человеческая. Станьте все на колени.
Голос Осипа звучал величественной силой и потому женщины сейчас же упали на колени, а старший брат опустился медленно, борясь со своим самолюбием.
— Обещайтесь — в поте лица возделывать хлеб ваш, и все, что даст нам эта земля.
— Обещаемся.
— Обещайтесь жить в мире и согласии, как меж собой, так и в будущем, когда будут у нас дети и внуки; искать одной правды, не обижать ни малого, ни большого, не подымать руки на бессильного или женщину, больше всего слушаться совести своей, и она одна будет для нас и наших внуков царицей в белом ангельском уборе.
— Согласны.
— Обещайтесь за себя и внуков ваших, что отрекаетесь от прежнего мира, где за деньги распинается истина и совесть, как когда-то Христос был распят, где бедняка щелкают кнутом за каждый неверный шаг, а перед богатым разбойником рассыпают, как бисер, льстивые слова…
— Обещаемся, — воскликнули женщины.
— Да будет он проклят… этот мир! — вскричал Демьян, и глаза его сверкнули.
— Потише, брат мой. Мы в храме Бога не проклинать должны, а понимать и очищаться.
Проговорив все это тихо и кротко, Осип опять возвысил голос:
— Обещайтесь Бога иметь, Который на небе, и другого в сердце — чистую совесть. Только этих богов чтите больше, потому что, когда совесть чиста, то лик Бога отразится в ней, как ваше лицо — в ясной воде, и глас Его услышите в сердце. Не говорите никогда, что не видите Его: Он в глубине существа вашего, а когда не увидите Его в себе, знайте — Он отошел от вас, и тогда падите на лицо свое и смотрите в свою совесть — чиста ли она. Вот все боги наши, а других, с бородами, и усами, и алмазами нам не надобно, ибо среди многих богов потеряете себя и станете думать, как католики: святой Бонифаций, я вот сотню рублей выложил для тебя, а все нет мне радости видеть, чтобы Вакула разорился; так я вот выложу для Пахомия двести и он сведет судорогой руки и ноги Вакулы. Великое кощунство это и великая глупость — рисовать на дереве богов. Аминь.
— Аминь, — возгласили женщины и Демьян, и все поднялись с колен.
Они долго стояли, не двигаясь, очарованные величием окружающего и потрясенные клятвой, данной ими всеми. В голове Демьяна проходили даже такие мысли: «Ишь, мой младший брат как заговорил — церковник и начетчик. Откуда это в нем — сила такая? Вот и мои колени словно сами подогнулись, хотя не по нраву мне смирение этакое, но здесь и взаправду словно в храме Божьем. Много крови на душе моей, убитые мелькают перед глазами — так послушаюсь Осипа, хоть он и младший брат, ничего: буду смотреть в совесть свою, и здесь в пустыне, может, и вправду найду счастье и мир».
Пока он так думал, женщины и Осип стояли неподвижно, охваченные как бы какой-то молитвенной радостью, и все смотрели на горизонт, где солнце падало в море: им казалось, что Сам Бог погружает его в водную пропасть, чтобы потом снова поднять с другой стороны.
Вдруг среди царившей тишины послышались странные звуки, шум как бы падающих ветвей, точно среди деревьев шли какие-то сердитые люди, все ломая на пути своем.
Женщины вскрикнули, и даже Демьян испуганно вздрогнул и, по привычке, вынул нож.
— Пропадай, головушки наши, — завопила его жена, делая движение спрятаться куда-нибудь. — Чует сердце мое — не кто иной это, как сам становой со стражниками… погоня, значит… Пропадай, головушка!..
— Вот нам и пустыня, вот и наша земля… Идут они, окаянные… голубчики мои, пропадаем…
Демьян стоял с ножом, поднятым над головой, в то время как женщины голосили, а его брат укоризненно покачивал головой, с благодушной улыбкой посматривая на них.
Все смотрели в сторону леса, на место, откуда слышался шум. Он делался все громче, что-то сломалось и упало совсем близко, и вдруг между деревьями, на самом краю горы, все увидели незнакомца в серой шубе, стоящего на двух задних ногах и держащего передними огромную соту дикого меда. У ног его прыгали два маленьких медвежонка.
Радость отразилась на всех лицах, и жена Демьяна проговорила, простирая вперед руки:
— Мишенька милый, так ты не становой…
— Прости, что обидели тебя, Миша, приняв за его высокородие, продажную душу, — заговорила жена Осипа, тоже простирая вперед руки. — Знаю, ты не подлая душа, а хороший честный медведь…
— Здравия желаю, ваше высокородие, — сказал Демьян и спрятал нож.
Медведь стоял неподвижно и, видимо, сильно озадаченный, он удивленно смотрел на всю компанию, продолжая держать в зубах медовую соту.
I
Прошло много лет.
— Груня моя, смотри, как солнце подымается из-за горы — ясное и розовое: таким и человек должен быть в юности своей — светлым и радостным. Иначе, что нам и жить, а между тем, личико твое что-то затуманено сегодня…
Все эти слова, целуя и обнимая девушку, говорил высокий, стройный юноша с соломенной шляпой на голове и в белой рубахе, перетянутой в талии голубым поясом. В его румяном, почти круглом лице, по сторонам которого спускались светло-золотистые волосы, было что-то смелое, жизнерадостное и вместе с этим ласковое и кроткое. Из больших ярко-голубых глаз лился свет, как бы бросая лучи на все лицо его с ровным носом, двумя полукругами русых бровей и полными улыбающимися губами. Девушка — блондинка — с толстой косой, спускающейся до талии, сидела неподвижно и слушала его, подняв ровные, сросшиеся посредине брови и устремив кверху светлые задумчивые глаза с таким видом, точно она вчитывалась в какую-то таинственную надпись. Ее загорелое, розовато-смуглое лицо с твердо сжатыми яркими губами и с орлиным носом было задумчивым и печальным. Видя, что она не отвечает ничего на его слова, юноша снова заговорил:
— Дивная ты сегодня, невесточка моя, подруженька… Ну, голубочка Груня, не будь же такой задумчивой… Смотри, как хорошо кругом в нашем Зеленом Раю — как хорошо…
— Да, очень хорошо у вас, — тихо сказала Груня, глубоко вздохнув и продолжая смотреть вверх.
Над ними на огромной высоте был распростерт как бы вечнозеленый шатер из древесных куполов, переплетшихся между собой. Еще ниже, точно исполинские руки, простирались ветви, а еще ниже огромные красноватые стволы, точно колонны, воздвигнутые волшебником. Солнечные лучи тянулись по всем направлениям, как золотистые волосы невидимого, светлого и радостного бога. Только с одной стороны леса, сквозь просвет деревьев, виднелось море, такое же голубое, как и небо, распростертое над ним.
