— Пил… — прохныкал мужичок. — Да тут вот с кумом зашли в погребок, а там пивко же. А пивко с пилюлями не дружит, да кум говорит: ладно тебе, что там с одной кружечки-то будет. Тем более, день святого Павсикакия, грех же не отметить… — он вздохнул и добавил: — А где одна кружечка, там и пять.
— А где пять, там и десять, — усмехнулся Курт, и оборотень вздохнул. Мама увела Милли в сторону: девочка всхлипывала, но обещание немедленно пойти в магазин и купить ей лучшую куклу немного подсушило ее слезы. Обернувшись к нам, она помахала рукой, и оборотень махнул в ответ. Я готова была поклясться, что он не причинил бы ребенку вреда — от него не веяло ни яростью, ни злобой.
— Восемь с половиной. Дальше не помню, ваша милость, но вот, — оборотень размашисто обвел лицо кругом, призывая в свидетели святые силы, — как есть, не вру, зла не желал. Я, когда оборачиваюсь, мирный. Навроде собаки. Вон, кумовы детки у меня всегда на спине катаются. Я, наверно, решил, что она одна из них и снова катал.
Я невольно оценила храбрость кумовых деток — залезать на спину оборотня и не бояться! А оборотень тем временем дернул носом, нахмурился, словно поймал какой-то очень неприятный запах, и полюбопытствовал:
— Ваша милость, а где ж вы летунницу-то подцепили? Их, почитай, лет двести тут не водилось!
Глава 10
Курт
Разговор мы продолжили в ближайшем отделении инквизиционного департамента. Меня там знали — сразу же освободили допросную, принесли кофейник и вполне приличную закуску из буфета, так что допрос оборотня сделался похож на светскую беседу добрых знакомых.
Я знал: если хочешь добиться правды у таких, как этот кататель детей с горки, нельзя стучать кулаком по столу и орать на них. Некоторые мои коллеги так делали — и допрашиваемый замыкался в себе с перепугу, не говоря уже ни слова. Так дело доходило до пыток — я умел пытать, нас этому учат, но все во мне противилось этому. А вот если сесть с подозреваемым по-приятельски, предложить кофе и еду, то разговор пойдет как раз так, как надо.
Подцепил летунницу. Я о таком и не слышал. А вот о том, что оборотни иногда пропускают прием лекарства и принимают звериное обличье, знал. Они называли это “попыткой не потерять свою природу”. Пока никто не страдал, на это смотрели сквозь пальцы.
Пока в самом деле никто от этого не пострадал. Будь иначе, я бы знал.
Кайя сидела рядом со мной — напряженная, заинтересованная. От ленты в ее волосах веяло тревогой, она, кажется, даже сделалась ярче.
— Меня Манфредом звать, ваша милость, — сказал оборотень, с опаской отпивая кофе и косясь на сэндвичи с ветчиной и сосиски с яичницей, помидорами и фасолью. Он точно не ожидал, что в инквизиционном департаменте его будут кормить завтраком, а не погонят на допрос. — Манфред Фрард, вот, извольте. Печать стоит, подновляю каждый месяц.
На его левом запястье красовалась зеленая татуировка: такие набивают оборотням в отделе контроля. Я провел над ней ладонью, и татуировка засветилась: из завитков и букв печати проступили слова, поднялись в воздух изумрудным туманом. Манфред Фрард, сорок два года, зарегистрированный оборотень, работает грузчиком в речном порту, не женат, без детей. Неудивительно, что грузчик — у оборотней сил немерено, они с легкостью таскают ящики, бочки и узлы.
— Ты бы закусил, Манфред, — доброжелательно посоветовал я, вчитываясь в его дело. Зеленые буквы едва заметно подрагивали: все-таки там было десять кружек, раз магический фон так колеблется. Грузчик вел исключительно пристойную и порядочную жизнь: в криминале не замечен, в драки не вступал, в церковь ходил, хоть святые стены и причиняли ему определенное неудобство, как и всякому оборотню. Манфред придвинул к себе тарелку с сосисками и фасолью и принялся за еду так, что за ушами хрустело.
— Спасибо, ваша милость, — проговорил он.
— Так что там за летунница? — спросил я, когда тарелка опустела. Манфред подозрительно посмотрел на меня, прищурился, и в добродушных глазах мелькнуло зеленое, цепкое. Я заметил, что Кайя напряглась, сделалась, словно натянутая струна — почувствовала магию оборотня.
— Это мы, оборотни, знаем, — ответил он тихо, словно вдруг оказался где-то в другом месте, где мог быть самим собой, свободным и диким. — Мой дед тоже мог перекидываться, он медведем был. Меня учил, многое рассказывал. Про мертвых лебедей рассказывал — это если девушка до брака умерла, они ее уносят на болота и там растаскивают по кусочкам. Про кишкоедов — это когда ведьма берет гвоздь, да в след забивает, они у человека в нутре заводятся. Про летунниц тоже говорил. Это такие бабочки, их в человека подселяют, он и умирает потихоньку. Они из него силы пьют и из тех, кто с ним рядом. Из жены там, из детей.
Бабочки, повторил я, чувствуя, как по затылку разливается холод. Черные бабочки с синевой в крыльях. Кайя со вздохом откинулась на спинку стула. Побледнела.
— Но летунниц давно извели, — продолжал Манфред. — Дед мой их уже не видел, только по рассказам знал. Ну и я тоже по рассказам. Где же вы ее подхватили-то, а?
— Как ты ее увидел? — спросил я.
— Ну как… — чуть нахмурился оборотень. — Когда я в обличье, то все вижу, как есть. А когда нет, то нет. На то и пилюли. С пилюлями хожу, как все. Что показывают, то и вижу.
Кайя понимающе кивнула, и мне невольно подумалось, что было бы, если б такие пилюли изобрели для ведьм. Наука не стоит на месте, может, однажды и придумают, но я не слышал, чтобы такие исследования проводились. Я задумчиво провел ладонью по лбу, а Манфред продолжал:
— Так вот я когда с девчушкой-то катился, то увидел вас, ваша милость, и прямо как обожгло: это же летунница! Сидит, крылья свои то сложит, то разложит. Вот тут, — и оборотень указал на мою грудь рядом с сердцем. — Даже не думал, что такое диво увижу.
— Почему ее не заметили раньше? — спросила Кайя, удивленно глядя на меня. — Ты же говорил, что академики тебя изучали…
Манфред с ухмылкой махнул рукой.
— Эту пакость только тогда увидишь, когда Луна в Козлороге. Да и то… надо знать, как смотреть, она же не каждому откроется. У нас, у оборотней, такой глаз, особый. Не то, что у академиков. Мы им всякую пакость видим, да и то, когда оборачиваемся. Вот я сейчас ее и не вижу уже.
“И правда пакость”, — подумал я. Откуда она взялась у Анжелины, эта летунница?
— Что ты еще о них знаешь? — поинтересовался я. Манфред вопросительно посмотрел сперва на меня, а потом на блюдо с сэндвичами; я кивнул. Оборотень проглотил сразу три сэндвича и охотно сообщил:
— Они появляются там, где было беззаконие и страшное горе. Дед говорил, что была такая ведьма по имени Чумная Нарава, она наслала мор на Пристепье, и выкосил он только девочек и девушек, потому что она их ненавидела. Там тогда летунниц этих была тьма-тьмущая! Дед рассказывал, что ведьмы чуть не со всего света съезжались, ловили эту дрянь. Это же ведь такая гадина, что на нее очень хорошо ложатся проклятия. Как бы направляют ее на нужный лад. Кому-то она жен убивает, кому-то хвори насылает.
