— Есть. Наши его передают от отца к сыну, как одну из заветных тайн. Если хочешь перекинуться не в зверя, а в человека, то на растущую луну должен хлебнуть его крови и намазаться его жиром. Тот, в кого ваш лиходей перекинулся, давным-давно мертв. Но это очень плохое дело, гнилое. От такого нет ни прощения, ни покаяния. Сразу в пекло.
Я невольно посмотрел по сторонам, и над пальцами заструились нити боевого заклинания, готового к броску — они пробудились сами по себе, наполняя руку тяжестью. Человек, который меня проклял, мог сейчас быть в моем доме — и я верил ему, а он носил на себе чужой облик и все эти годы втайне смеялся над моим горем и наслаждался им.
— Как определить? — спросил я. Евтей всхрапнул в корзине так, что все мы вздрогнули. Манфред покачал головой: мол, силен котейко!
— Никак не определить. Разве что я пройду по дому, попробую вынюхать. Но это мне надо перекинуться.
Я кивнул, быстро сходил в кабинет за зеленым бланком и, вернувшись, принялся выписывать разрешение — пусть будет на всякий случай. Наверно, такого никогда не было и быть не могло: оборотень принимал животный вид с официального позволения инквизиции в целях расследования. Когда все закончится, оформлю для Манфреда представление к ордену. Пусть ему улыбнется та фифа, которая терпеть не может мужчин в валенках.
— Вот, — сказал я и протянул оборотню разрешение. Тот нахмурился, вчитался в написанное и удивленно уставился на меня. — Официально дозволяю тебе снять человеческий облик и применю ряд заклинаний для стабилизации.
Манфред смотрел так, словно никак не мог поверить в то, что все это происходит с ним здесь и сейчас. Я полностью разделял его растерянность.
— Только это, я тогда еще и ботинки сниму, — произнес он. — Жалко будет, если порвутся.
Я кивнул и указал Кайе на угол, в котором спал Евтей. Когда в доме оборотень, то лучше держаться у огня — оборотни его боятся. Кайя послушно встала там, где было велено, и я энергично растер ладони, активируя освобождающее заклинание.
Оборотень перекинулся так быстро, что я не успел отпрянуть. Вроде бы только что с дивана поднимался угрюмый растрепанный мужичок — и вот прямо передо мной воздвиглась громадина зверя.
Гостиную наполнило запахом шкуры. Оборотень медленно обнюхивал мое лицо, и я повторял себе: не бежать, не делать резких движений, не делать ничего, что может вызвать агрессию. Сейчас, в зверином виде, Манфред с трудом помнит то, о чем мы договорились, и надо удержать его в спокойном состоянии.
Евтей проснулся и с нервным визгом вылетел из корзины в руки Кайи. Моя седьмая жена прижала к себе кота — но страха в ней почти не было. Оборотень фыркнул и плавно скользнув в сторону, упругим шагом двинулся в сторону столовой. Я обошел его, пошел впереди и громко и отчетливо произнес:
— Идет особая операция под патронажем инквизиции. Всем оставаться на местах, не кричать, не дергаться!
Служанка накрывала на стол — не знаю, каким святым Господним чудом она удержалась на ногах и не выронила тарелку, которую ставила на скатерть. По ее лицу разлился ужас, зубы нервно заклацали. Уильям, который в этот момент выходил из кухни, застыл на месте, побледнел и медленно проговорил:
— У вас гость, милорд? Он будет мясо в меду?
— Не шевелитесь, сделайте милость, — произнес я. Из гостиной донеслось икание и жалобный голос Евтея: “Я спал, а он вдруг вон как, а я его псиной ругал, а он теперь вон что…” Манфред бесшумно шагнул к служанке, обнюхал ее лицо и руки и, покосившись в мою сторону, мотнул головой: нет.
Девушка рухнула в обморок, распластавшись на ковре. Манфред приблизился к Уильяму, шумно втянул воздух у его лица. Дворецкий держался с завидной стойкостью — он смотрел так, словно в столовую вошла не слишком воспитанная собака, а не существо, способное отхватить ему голову непринужденным движением челюстей. Когда оборотень вновь отрицательно качнул головой, Уильям прикрыл глаза и сказал:
— Позвольте, я приведу остальных слуг. Так будет проще.
Приводить почти никого не требовалось: все, кроме моего извозчика, уже толпились в дверях кухни, оторопело глядя на оборотня. Джереми, мой камердинер, нервно дергал узел темно-синего галстука и бормотал молитву трясущимися губами, экономка и кухарка покачивались, готовясь лишиться чувств. Уильям нервным движением провел ладонями по лицу и произнес:
— Джереми, иди. Не бойся, он не кусает.
На негнущихся ногах Джереми приблизился к дворецкому, и я мельком подумал, что в ближайшие пару дней некому будет чистить мою обувь: камердинер явно нуждался в помощи врача. Оборотень обнюхал его лицо, фыркнул и мотнул башкой: не то — Джереми вылетел из столовой с такой скоростью, что обогнал бы любого чемпиона на скачках.
— Клоди? — у Уильяма дрожали руки, но он всеми силами старался сохранять спокойный вид. Ну да, в столовой оборотень, так и что с того? Совершенно нечему удивляться и уж тем более не следует нервничать и плакать от страха. Дело житейское и самое обычное.
Экономка сделала шаг вперед, но Манфред даже принюхиваться не стал — он равнодушно посмотрел на нее и шагнул в сторону кухарки. Эмма издала короткий полувсхлип-полувздох и почти без чувств привалилась к дверному косяку. Оборотень обнюхал ее руки и вдруг зафырчал, заурчал и с грохотом обрушился на пол, приглашая кухарку погладить пузо.
— Маленький, ты кушать хочешь? — едва слышно пролепетала Эмма и объяснила, посмотрев в мою сторону: — От меня же едой пахнет, вот он и… Едулечки дать, маленький?
По столовой прошла волна ветра, Манфред поднялся с пола уже в человеческом виде и, обернувшись ко мне, поведал:
— Ваша милость, все они нормальные. Обычные люди.
Потом он повернулся к Эмме, поцеловал ей руку и почти пропел:
— Едулечки — да. Видите ли, милая красавица, голодный я — ну просто как собака!
Глава 18
Кайя
Потом, после сытного обеда, больше похожего на ранний ужин, Манфред обернулся еще раз — изучил слуг и кучера, но ничего не обнаружил. Евтей, которого оборотень впечатлил до глубины души, спрятался под диваном и бормотал оттуда:
— Вот тебе и псина… Да он зубищами клацнет, так и дух вон! И как это можно додуматься, такую харю в дом пустить! Тут теперь все собачатиной провоняет! Да он небось и по нужде ходит, где придется, а не где велено!
Манфред лишь улыбался на его ворчание да смотрел влюбленным взглядом на кухарку. Сразу было видно, что она покорила его до глубины души. Эмма, светловолосая пышная красавица, еще не до конца пришла в себя после встречи с оборотнем в доме и едва слышно говорила:
— От меня же едой пахнет… вот он и обрадовался. Ты кушай, кушай, не стесняйся.
— С удовольствием! — Манфред сиял, словно майское солнышко. — Из таких дивных ручек я, наверно, и уголь съем!
Курт выглядел разочарованным и усталым. За обедом он нарезал мясо, но не съел ни кусочка — мой муж по отчаянию смотрел куда-то в пустоту, словно пытался найти ответы на все вопросы и никак не мог этого сделать. Когда обед закончился и мы вышли в гостиную провожать оборотня, то я взяла Курта за руку и негромко сказала:
