Но теперь рабыня вдруг узнала, что такое сочувствие. Узнала, что существуют другие, высшие эмоции. И ощутила их столь отчетливо, словно сама была одной из героинь этой истории. Айра поняла — есть и добрые сины. Поняла, что в их мире тоже может существовать справедливость, а предательство только оттеняет преданность, как любовь — зависть. Вот только все это не для нее. Верно?
Она мало что помнила после того рассказа. Мысли мешались, чувства бурлили, а пары адлайского взвара еще сильнее распахнули панцирь вокруг ее нежного, уязвимого сердца. Но, постепенно, перед глазами все настойчивее возникала фигура рассказчика.
Новый господин ни разу не отругал ее. Заступился за ничтожную элами перед остальными, улыбался ей, гладил, подарил одежду и кормил настоящей едой из настоящей посуды, а не бросал объедки на голый пол.
А еще он оказался потрясающим воином. Хилый и слабый на вид подросток, особенно на фоне своих сокомандников, он продемонстрировал какое-то запредельное владение своим оружием. Голубая энергия жгутами вилась вокруг его тела, непрерывными волнами омывала кнут, пускалась в бег при каждом движении. Айра смогла в тот раз поглядеть совсем чуть-чуть. Слишком боялась, что ее заметят. Однако и той пары минут хватило, чтобы удивить ее и взволновать.
Он не был слабым. Его доброта не была ложной, не была скрытой бесхарактерностью и покорностью. Он не прятал свою сущность, он БЫЛ именно таким, каким казался. И забота Саргона приятным, давно забытым теплом отдавалась в сердце.
А еще хозяин оказался потрясающим собеседником. Невероятно умный, знающий все на свете и готовый отвечать на тысячи ее вопросов. Айра давно не испытывала такого счастья. Она радовалась бы любому, но… Саргон превосходил самые смелые ее ожидания.
Рабыня готова была вечно сидеть в том страшном, наполненном холодом и страданиями подвале, лишь бы продолжать их разговор. Спрашивать, слушать ответы, чувствовать, как разрозненные фрагменты ее знаний складываются в одну гармоничную картину мира. Ощущать, как отступает одиночество под натиском доброжелательного внимания. Узнать еще, больше, еще больше о мире вокруг.
Смотреть на его тонкие, немного птичьи черты лица, наслаждаться звуком его голоса. Хотелось всегда быть рядом, не отходить ни на шаг. Вдруг он исчезнет, вдруг уйдет окончательно и бесповоротно? Нельзя терять хозяина из виду! Хотелось, чтобы он смотрел на нее… И не хотелось одновременно. Слишком смущающе.
А еще — слишком страшно найти в глубине глаз или подергивании рта признак скрытого отвращения.
Жуткий монстр, вот кем себя считала элами. Уродливый настолько, что сины кривились и отворачивались от нее. Кричали, издевались, боялись. Он не показывал ничего подобного, но как могло быть иначе? Саргон ведь тоже син, как они. Он не элами, он не может смотреть на нее по-другому.
Не мог, но почему-то смотрел. Без капли отвращения, даже в самый первый раз. В пронзительных и ясных глазах мелькало только любопытство, жалость и какая-то незнакомая ей эмоция. Если бы Айра лучше понимала людей, то без труда угадала бы умиление.
"Нельзя. Нельзя им верить! Я — просто игрушка. Он выбросит меня, когда надоест!" — Твердила она себе. Тени шептали что-то на заднем фоне, но последнее время она не пыталась ловить каждое их слово, как бывало раньше. И не важно, что все фразы давно выучены наизусть, а новые появятся еще не скоро.
"Он не выбросит меня, если я стану полезной. Если я заслужу…" — Возникла отчаянная, горячая мысль.
Она принесла успокоение в ее мятежную душу. Айра ведь слышала, как главные сины говорили другим: они должны заслужить свое прощение. Тени говорили — кровь смывает позор. Было ли позором ее собственное существование? Друзья не могли дать ответ на этот вопрос, а спрашивать господина невольница не решилась. Однако чувствовала решимость пожертвовать всем, чем он скажет. Она пустит себе кровь, если потребуется. Себе или другим. Лишь бы все продолжалось как прежде.
Отвар тысячелистника мягко дымился в котелке неподалеку от Саргона. Бурление варева, скрип деревьев вокруг, а также привычные звуки леса, пусть и карликового, приятно разнообразили повисшую над поляной напряженную тишину.
— Сейчас я расскажу тебе одну вещь, — Медленно начал он, а потом вдруг опустился на колено перед удивленной рабыней, — Но перед этим скажи: как много ты помнишь про свою новую тень?
— Этой слабой рабыне было больно, когда она пришла, — После секундной заминки отозвалась элами, — Стало еще больнее, когда мы спустились в подвал. Будто яркий свет раскалывал мою голову. Эта… кричала, а остальные друзья кричали вместе с ней. Только новая тень молчала… А потом боль вдруг прекратилась. Это все, что известно, хозяин. И еще — новый друг не сказал за все время ни единого слова.
— Это как раз понятно, — Отозвался Саргон странным тоном. Потом вдруг погладил зажмурившуюся от удовольствия Айру и поднялся на ноги, — Кажется, тот человек уже пришел. Приготовь пока все, о чем я тебя попросил. Ты помнишь, что делать, когда вдруг начнется какое-то странное чувство внутри тебя или головная боль, как в тот раз?
— Помню, хозяин, — Произнесла невольница и бросила косой взгляд на котелок с отваром, — Я должна…
— Извини, нужно идти. Я верю в тебя, — Улыбнулся ей Саргон, после чего пошел к выходу из поляны. Там уже появился другой человек. Он двигался упругой, волевой походкой, а также казался чем-то очень недовольным. Девочка отвернулась. Это не ее дело. Господин расскажет, если потребуется.
Тем временем, она начала чувствовать в организме небольшие изменения. Чем ниже опускалось солнце, чем ярче, отчаянней становился оттенок подсвечиваемых заходящим солнцем свинцовых облаков, тем больше ощущалась некая неправильность. Мерзкое, идущее из желудка чувство чужого присутствия, злого взгляда, давящей ауры и других, менее понятных сигналов. Не став больше медлить, она вздохнула и прикрыла глаза.
— Приветствую вас, Лань лао-сянь шен, — Почтительный тон Саргона совсем не сочетался с мертвенным холодом в голосе. Человек перед ним дернулся, когда попаданец взялся за котелок, а затем опрокинул часть взвара на голову медиуму, чтобы потом залить остатки прямо в раскрытый до предела рот. Черные волосы тут же распластались по лицу мерзкой паклей, залезли в глаза, накапали остатками жидкости в уши. Никакой реакции в безжизненном теле.
— Вы понимаете мою речь, гунцзы? — Спросил он с небольшим беспокойством в голосе.
Словно в ответ на его вопрос, вместилище духа перед ним дернулось, изо рта вырвался громкий хрип. Потом показались первые изменения. Глаза распахнулись так широко, что вылезли из орбит, челюсть поползла вниз настолько резко, что раздался тошнотворный щелчок, а пальцы руки вдруг вцепились в мокрые волосы и вырвали оттуда солидный клок.
— Гдэеа? — Промычало существо. Взгляд начал понемногу обретать осмысленность, а черты лица — меняться. Они плавились, будто снег под июньским солнцем, принимали совершенно другой вид. Вид холеного, не слишком красивого, но бесспорно породистого аристократа.
