Прин только теперь вспомнила про ошейник.
– Да нет, это не взаправду… Он сломанный! – Прин подцепила ошейник пальцами и потянула, надеясь, что петлю не заест. Ее не заело, ошейник раскрылся. – Это вам!
– Зачем? – нахмурилась Ватри.
– Ну, у вас же кто-то играет рабов… пригодится.
– А-а… – с заметным подозрением протянула Ватри.
– Ватри, мне надо уехать. Вернуться в Колхари.
– Не тебе одной.
– Можно мне с вами? Вечером?
– До вечера мы тут не задержимся. Местные поселяне перепьются еще засветло, да и деньги они уже все потратили. Начнут воровать у нас на память то и другое, а девчонки, которых будто бы изнасиловали, станут винить в этом наших ребят. Я сама один раз поступила так, но воздалось мне за это с лихвой. Нет, задерживаться не станем – через час уложимся да и в путь.
– Так это еще лучше! Возьмете меня? Пожалуйста! Понимаешь, меня ищут – я, во всяком разе, так думаю. Я сделала то, что им не понравится, хотя они, наверно, пока не знают, что это я…
– Да что ты такого сделала? Ограбила богатого старичка? – Ватри покосилась на мешок Прин.
– Нет, там у меня харчи на дорогу. Я освободила рабыню богатого старичка, вот!
– Что ж, это благородно… но безрассудно.
Мешок, принесенный женщиной в маске, лежал у Ватри в ногах.
– А там что?
– Где?
– В мешке, который дала тебе эта женщина!
– Какая женщина? – Ватри наморщила лоб.
– Ее можно принять за мужчину, но это женщина. Только-только ушла.
– Не было здесь никакой женщины… и мужчины не было.
– Нет, была. В черной маске. – Прин пыталась вспомнить сказку той другой женщины. Голубая Цапля? Нет, так прозвали ее саму. – Она прошла совсем рядом со мной…
Ватри вынула что-то из мешка и показала Прин.
– Ну? Что это такое, по-твоему?
– Н-не знаю…
Ватри бросила круглый черный предмет на пол. Он отскочил обратно, она поймала его.
– Мячик? – пробормотала Прин.
– Да. Дети играют в такие по всему Колхари. Самая обычная вещь, не стоит о ней говорить – не стоит ведь?
– Нет… Конечно, не стоит.
– Их привозят с крайнего юга. Продам их перекупщику в Колхари, а он будет в розницу продавать. Не придется мешки с луком таскать, когда из труппы попросят. Ничего плохого в это нет, верно?
– Конечно, нет.
– Но говорить об этом не стоит, понятно?
Прин вспомнила контрабандистов, с которыми ехала на юг: по сравнению с ними торговлишка Ватри казалась просто смешной.
– Меня и другие люди могут разыскивать. Не знаю, какой их обычай или какую заповедь я нарушила, да и знать не хочу, но прошлой ночью меня отравить хотели! Я, во всяком разе, так думаю. Может, снова попробуют, может, нет, но они плохие. Наказывают рабов ни за что. Опасно мне здесь оставаться. Никакой женщины я не видела, и мешка тебе никто не давал, и я понятия не имею, что в нем.
Ватри спрятала мячик обратно и прикрыла мешок тряпьем.
– Отравить хотели за то, что ты помогла бежать их рабыне?
Объяснять всю подоплеку было чересчур сложно, и Прин ограничилась кивком.
– Что ж, я и почуднее кое-что слышала в этой странной и ужасной земле. Сейчас мы пойдем к хозяину, и я спрошу, можно ли тебе ехать с нами. В лепешку расшибаться ради тебя не буду. Скажет «да» – хорошо, скажет «нет» – обещай, что пойдешь своей дорогой и шум подымать не станешь.
– Хотя бы первые пятьдесят стадий позволил проехать…
– Мы спросим, а там уж как он решит.
На скомканной постели Ватри лежал очень длинный нож. Не совсем меч… но двойной! Видно было, что оба клинка много раз точили и с внешней, и с внутренней стороны.
– Ватри… можно еще вопрос?
– Ну?
– Такими клинками пользуются в Западной Расселине, да?
– Откуда мне знать?
– И выговор твой… он не северный и не южный. И на островах говорят по-другому… может, ты одна из тех женщин? – Прин тут же пожалела о том, что сказала. Сейчас и Ватри подумает, что она шпионка. Начать отпираться сразу? Нет! Прин мысленно воззвала к безымянным богам, чтобы они не дали ей лишнего слова вымолвить.
А Ватри, добросердечная настолько, насколько можно было в те давние времена, сказала:
– Да он фальшивый, для сцены. Как твой ошейник. Пошли, и не дури больше, не то живенько налажу прочь!
Толстяк, сменивший перья на холщовый плащ, но еще не смывший румян и золотой краски с век, распоряжался выгрузкой декораций.
– У моей подруги неприятности, – сказала ему Ватри, – ей бы уехать надо. Она спрашивает, нельзя ли ей с нами… хотя бы не до конца.
– Это вряд ли, самим места мало. – Он посмотрел на Прин и вдруг улыбнулся. – Никак с колхарского рынка девчушка! Как тебя сюда занесло?
В душе Прин ожила надежда, но он продолжал:
– Ты уж прости, куропаточка, но каждую встречную бродяжку мы подбирать не можем.
– Я работать буду, – сказала Прин. – Сделаю всё, что скажете.
Толстяк задумчиво подпер языком щеку.
– На барабане, сколько я помню, ты стучишь так себе… Определенно не танцуешь. Как насчет пения?
– Я никогда…
– Стало быть, не поёшь. Ты же знаешь, Ватри, у нас после ухода Аликс и так хватает забот. Все счета в голове держу, а тут еще новую комедию сочинять, и слова потом никто не запомнит. Вот если б твоя подружка могла их записывать и счета, как Аликс, вести, дело другое – да куда там. Жалко ее, но…
– Так я могу! – перебила Прин.
– Что ты можешь?
* * *
И вот, после многих приключений на варварском юге, Прин вместе с лицедеями выехала на северную дорогу. «Пусть лучше не показывается, пока не отъедем подальше», – сказала Ватри, а хозяин спросил: «Она из них, что ли? Что ж, не впервой, да и не в последний, думаю, раз». Помимо обязанностей счетовода и писца Прин на следующей остановке предстояло сыграть роль среди публики. Возьмешь золотой, поучал толстяк, покрутишь им и сделаешь вид, что бросаешь его в полу сборщика. Ясно, сказала Прин.
А в самом начале пути она, глядя в дверную щелку, проехала совсем близко от Ардры – так близко, как вы держите эту книгу! Он держал на руках вопящую Цветик, а Лавик говорила ему: «Осторожно, не урони!» Прин поселили в другом фургоне, не с Ватри – там уже не было места.
Ее койка помещалась как раз над девушкой, играющей на свирели – она же, как оказалось, и правила этим фургоном. Когда они уже отъехали на приличное расстояние, Прин вылезла на крышу и села в уголке, свесив ноги.
